Последняя принцесса Индии - [8]

. Только добежав до развилки дорог, я подумала, насколько же неосмотрительной была. Во-первых, папа говорил, что дети, сами бродящие по улицам, иногда теряются. Во-вторых, вам не надо рассказывать, какие ужасы могут поджидать девочку, если она оказалась одна в незнакомом месте посреди ночи.

Я остановилась и огляделась, пытаясь понять, где нахожусь. Полная луна серебрила своим светом поле нашего соседа. Я видела высокие стебли риса, колышущиеся на ветру. Если я закричу, меня все равно никто не услышит, потому что дом соседа далеко. О чем я думала, выскочив из дома? Мое сердце стучало как бешеное, и, когда послышался стук подошв сандалий о каменистую почву, я засомневалась, не почудилось ли мне. Я застыла, скованная страхом.

– Сита!

– Пита-джи!

Я подбежала к отцу. Волнуясь, я начала говорить, а затем взяла руку отца и принялась писать на ладони: «Дади-джи отказывается послать за лекарем. Мама-джи умирает».

Глава 3

До прихода лекаря было много крика. Кричала, конечно, бабушка. Те ужасные слова, которыми она называла маму, впервые заставили меня не жалеть о том, что папа глухой.

Я ушла к себе в комнату, пока бабка бушевала, и улеглась на кровать. Снова пошел дождь. Я прислушивалась к шуму падающих капель. Это помогало не обращать внимания на ее крики.

– Сита!

На пороге возникла Авани. Было поздно, и ей давно уже полагалось быть дома, но она оставалась ночевать у нас все последние три ночи.

– Думаю, тебе сейчас не помешает молоко, – сказала она.

Я привстала на кровати и с трудом сглотнула. Горло болело.

– Она умрет?

Подойдя, Авани уселась возле меня на кровати.

– Не знаю.

Она передала мне молоко, но я не смогла заставить себя пить.

– А вы что думаете?

Я не отрывала взгляда от ее лица и заметила, как дрожит нижняя губа Авани.

– Случаются такие бури, которые можно выстоять, – сказала она, – а другие все после себя смывают. Только богам ведомо, что это будет за буря.

– И что нам делать?

– Строить самую крепкую ладью. Твой отец послал за самым лучшим в Барва-Сагаре лекарем.

Но самая крепкая ладья приплыла слишком поздно.

Спустя пару часов меня разбудила Авани и сказала, что мама родила.

– Девочка, красивая и здоровенькая, – сообщила служанка. – Твой отец уже послал за кормилицей, но, Сита…

Больше она ничего не сказала. Это было излишним. Все читалось в ее взгляде так же ясно, как на странице книги.

Я побежала к маме. Папа лежал на ложе, обнимая ее тело.

– Мама-джи! – воскликнула я.

– Выведите ее отсюда! – воскликнула бабка, но отец, хотя и не слышал ее, движением руки удержал меня.

Если вам доводилось становиться свидетелем чего-то невообразимо горестного, тогда вы меня поймете. Казалось, что мир вокруг погрузился в тишину. За окнами смолк шум дождя, который прежде лил как из ведра. Смолкли крики новорожденной сестренки, которую укачивала на руках повитуха. Мама лежала без движения на кровати. Скомканная простыня под ней была пропитана кровью. Я посмотрела ей в лицо. Как может настолько красивый человек умереть, покинуть этот мир?

– Мама-джи, – прошептала я.

Глаза отца наполнились слезами.

– Сита, твоя мама умерла, – тихо произнес он. – Она не проснется.

Я протянула руку и погладила маму по щеке. Кожа оказалась холодной, и я невольно отдернула руку.

– До того, как прибудет кормилица, – сказала повитуха, – я позабочусь об Анудже.

Это имя мама заблаговременно выбрала на тот случай, если родится девочка.

Повитуха подошла ко мне и положила руку на плечо.

– Такова жизнь, – произнесла она. – Круговорот рождения и смерти. Самсара[22]. Мир постоянно меняется.

Я глядела сверху вниз на маму. Даже несмотря на обнимающую ее тело отцовскую руку, она казалась мне ужасно одинокой. Как мы будем жить без мамы? Кто будет учить мою маленькую сестру маминым любимым песнопениям? Кто будет показывать, как правильно плести венок из цветов жасмина?

– Но зачем перемены к худшему?

Повитуха часто заморгала глазами, стараясь не расплакаться.

– Теперь для вашей семьи наступают тяжелые дни.

Повитуха оказалась полностью права. Дни, последовавшие за маминой смертью, были тяжелыми и горестными.

Впрочем, вспоминая сейчас о тех днях, я ловлю себя на мысли, что почти все забыла. Наверное, так устроен наш разум. Он защищает нас от воспоминаний, которые в противном случае были бы для нас нестерпимо болезненными. То же самое случается с ящерицей. Когда ее телу угрожает опасность, она отбрасывает свой хвост, который достается хищнику, а сама благополучно сохраняет себе жизнь. Горе подобно хищнику. Кто испытал его, тот поймет. Сначала оно крадет у вас счастье, а затем, если вы позволите, и все остальное.

Однако кое-что я помню до сих пор. И прежде всего мою ненависть по отношению к бабке. Интересно, что во всех пьесах Шекспира практически нет бабушек. Если бы я могла, взяв перо, вычеркнуть ее из своей жизни, то с удовольствием сделала бы это. Уверена, позови бабка лекаря, пока папа сопровождал мою тетю домой, мама была бы жива. Но бабка предпочла убить ее. Теперь я решила никогда больше с ней не разговаривать, если удастся.

После смерти мамы к нам зачастили соседки. В течение нескольких дней наш дом был открыт для всех. Бабка превратила прощание с телом в небольшое представление. Она медленно проводила каждую гостью через дом, вытирала слезы уголком своего белого сари. Когда она входила в комнату, где на открытом паланкине лежало тело ее невестки, из ее груди каждый раз вырывался тяжелый вздох. Она была очень хорошей актрисой, моя бабка.