Последняя ночь любви. Первая ночь войны - [26]

Я почувствовал, что в ее глазах это был не единственный мой недостаток. По-видимому, те снобы, которыми она теперь восхищалась, обладали своим особым стилем, которого у меня не было. И я видел, как день ото дня жена моя, поглощенная своими заботами и увлечениями, все более отчуждалась от меня.

Скоро моя жизнь превратилась в непрерывную пытку. Я знал, что жить без моей жены я не могу. Как войско, которое подготовило атаку в определенном направлении, так и я уже не мог изменить исходного рубежа моей любви. Во всех моих планах, во всех будущих радостях фигурировала одна она. За столом, по ночам, в летнем саду я, не слушая того, что говорит мне сосед или соседка, нервно прислушивался к обрывкам беседы моей жены с элегантным кавалером рядом с ней. Я больше не мог читать, забросил университет. Однажды я нашел на ее столе неотправленное письмо к какому-то господину в Бырлад. Я торопливо вскрыл его, презирая самого себя.

«Господин Костикэ, Вам надо было бы приехать сюда, но это дорого стоит, и я, по совету депутата, обратилась к юристу. Тем не менее нужно подождать, и не сердитесь, что я сама посылаю вам вперед 180 лей, пенсию за первый месяц. Ну и задам я вам с госпожой Софикой, если вы не вернете мне эти деньги, когда начнете получать пенсию официально», и так далее.

В доме Анишоары мы познакомились с неким адвокатом, любителем танцев и любимцем дам; он их обучал — даже тех, которые, по общему признанию, превосходно танцевали — новому модному танцу — танго. Я диву давался, как послушно эти хорошенькие, живые и грациозные женщины повторяли в его объятиях движения, которым он их учил, как терпеливо проделывали они по десять раз подряд одно и то же па, с каким противным самомнением он делал им замечания. Его тоже принесла война из парижских кабаре, и он вместе с нами и еще с двумя-тремя молодыми парами входил в «нашу банду», как не без гордости выражались дамы.

Конечно, я иногда задаюсь вопросом: не я ли сам причиняю себе такие муки, и может ли всякий, кто повествует о любви, без колебаний говорить от имени других; мне кажется, что никогда не нужно прибегать к изложению в третьем лице: ведь чувства, которые ты испытываешь, непередаваемы, а слова, их обозначающие, не выражают одинакового смысла, и даже когда речь идет об одном и том же чувстве, напряженность и длительность его могут быть бесконечно многообразными; так, один человек жестоко страдает от того, что его жена пожимает под столом руку соседа, а для другого это сущие пустяки. Каждый любящий — одинокий путник, единственный в своем роде на белом свете, и он только гадает, испытывают ли подобные чувства другие люди, поскольку он общается с ними лишь посредством столь несовершенного способа, каким является слово.

Я говорил себе, что, быть может, вижу непомерно много дурного там, где его и нет. Например, многие люди моего круга, прибегая к одному из упрощенных и глупых определений, твердят мне, что я так страдаю лишь потому, что я «ревнивец», то есть мучаюсь без достаточных оснований, главным образом в силу своего порочного душевного склада, несообразного ни с нормой, ни с реальностью. На самом же деле это одна из формул той нелепицы, которую представляет собой метафизическая концепция любви, — формула, которая в действительности ничего не объясняет, наподобие другого метафизического определения ничего не объяснявшего в физике, но, однако, весьма ходкого несколько десятилетий назад: «Природа не терпит пустоты».

Нет, ни на мгновение не был я ревнивцем, хотя и страдал так из-за любви.

Вот каков был, например, тот первый день, когда начались мои переживания из-за Г. Анишоара, обожавшая устраивать экскурсии «всей бандой», беспорядочность которой мне была неприятна, решила, что в день святых Константина и Елены (который приходился на субботу, а в понедельник был еще какой-то праздник) мы отправимся на автомобилях в трехдневную увеселительную поездку в Одобешть к общим знакомым. Уже самое размещение по трем машинам вывело меня из себя. Два или три раза мы рассаживались и каждый раз принимались устраиваться заново, якобы потому, что кто-то из важных персон остался недоволен своим местом. На самом же деле женщины старались попасть в одну машину с мужчинами, которые им нравились, а когда это не удавалось, то под самыми пустыми предлогами начинали рассаживаться заново. Самым неприятным было то, что приходилось влезать и вылезать, не зная зачем, по краткому повелению недовольных и посвященных в дело.

— Как, снова выходить? Да помилуйте, друзья, когда же это кончится?

Те, кто удобно устроились и теперь боялись, что при пересаживании им не повезет, лишь недовольно пожимали плечами.

Наибольшей неожиданностью для меня явилось то, что именно моя жена, с которой очень считались, благодаря ее обаятельной внешности и участие которой в поездке было в известной степени залогом успеха всей экскурсии, дважды потревожила всю компанию, добившись в конце концов, чтобы в нашу машину попал Г., танцор, с которым она познакомилась всего две недели назад. За два года нашей любви мы привыкли с безразличием относиться ко всем прочим, чувствуя себя хорошо повсюду, где бывали вместе, а особенно только вдвоем, проводя время в долгих беседах, часто завершавшихся любовным наслаждением. Прогулка или посещение выставки нравились нам еще больше, если мы в это время могли делиться впечатлениями. Когда же мы бывали в обществе и не имели возможности переговариваться друг с другом, то обменивались улыбками или долгими взглядами, которые исчерпывающе объясняли положение и оценивали отдельные частности на основе прочно установившегося взаимопонимания, при котором слова в известной мере становились излишними. Я рассчитывал, что и эта экскурсия будет чудесным проникновением в жизнь других на пользу для нас обоих — но вот уже с самого начала она добивалась, чтобы в наш интимный мирок вторгся чужак. Я думал так лишь в первое мгновение, а потом с ужасом понял, что непрошеным чужаком оказался я сам.