Последняя любовь в Константинополе - [19]
Все же она выбрала крепкую трубку из сливового дерева с мундштуком из рога, как будто ей нужна была не трубка, а свирель.
– А что касается перчаток, дайте мне мужские. Такие, поверх которых можно носить перстень. И перстень такой, чтобы к ним подошел.
Продавец проворчал, что лучше было бы перчатки заказать по руке того, кто будет их носить, да и размер перстня надо бы знать точно, но Ерисена ответила, что она и так знает размеры того, для кого делает покупки. На самом деле это было не так. Тот, кому все это предназначалось, был ей незнаком. Она не знала, как он выглядит, как его зовут. Она никогда его не видела. Ерисена Тенецкая подбирала вещи для еще неизвестного ей суженого, для будущего мужа, который рано или поздно должен вынырнуть из открытого моря будущего. Из моря будущего, к которому Дунай, лежащий у ее ног и у ног всего города, постоянно и неизменно катит свои волны. Она купила все это разом, как покупают все необходимое для венчания. И в тот момент, когда она расплачивалась за перстень, ее тело вдруг запахло персиками.
Затем у одного из уличных торговцев, сидевших на ступенях, она сняла с крючка пару крошечных шитых серебром и шелком туфелек, туфельки были связаны шнурком из крученой золотой нити.
– Не продашь ли одну из этих туфелек? – спросила она продавца.
– Одну? – удивился торговец и почувствовал, что его борода начала расти быстро, как у мертвого. – Кто же, барышня, покупает туфли по одной?
Ерисена Тенецкая махнула рукой, заплатила за пару и тут же бросила одну туфельку в канаву, а вторую повесила на шею как медальон. Так, с туфелькой, которая сверкала у нее на груди, как драгоценность, вернулась она домой. Вечером, когда ей принесли из лавки купленные сегодня вещи, она разложила их по комнате и каждой дала имя. Перстень она назвала Борзой и только тут заметила надпись на нем:
«Помни обо мне! Перстень – это невинность, которая восстанавливается. Потеряв меня, теряешь нечто большее. Я жду твоего пальца, как жениха!»
Она положила его в свою третью туфельку и задремала. Когда на церкви Святого Николая, стоявшей неподалеку от ее дома, начало бить двенадцать часов, она во сне почувствовала, что ее тело снова запахло персиками. И испугалась этого запаха.
Ерисена Тенецкая не любила спать. Она боялась провалиться в сон.
Поручик французской армии Софроний Опуич скакал верхом разувшись, как человек, который сунул золотую монету в кусок хлеба и пустил его вниз по течению реки. Неподалеку от холма он разрешил своим солдатам сделать привал, а сам отправился на вершину, где находился скит, рядом с которым его обитатель неумело колол дрова. Опуич приказал солдатам помочь отшельнику. Позже, ночью, когда они возвращались с боевого задания, сгустился такой мрак, что им пришлось остановиться. И тут на вершине холма загорелся светильник. Отшельник указывал им дорогу, светом благодарил за огонь. Поручик скомандовал двигаться, но едва он произнес эти слова, как светильник погас. Стоило ему замолчать, и свет появился снова. Поручик приказал всем хранить молчание, но в этот момент заржал конь, и свет снова исчез в тумане и мраке.
«Кто нам даст благодетеля, благодеяния которого не умирают вместе с ним, ведь даже звезды падают с сияющих высот, как листья с деревьев?» – подумал Софроний и приказал завязать лошадям морды. Так они добрались до холма.
Опуич велел остановиться на ночлег, а сам постучал в двери скита. Отшельник впустил его и предложил лечь в углу. Они лежали в полной темноте, и Софроний молчал, как воды в рот набрал. Отшельник был из тех, кто по прыжку дикой козы определяет, какой сегодня день, а по звуку воды – какой будет завтра погода.
Поручик чувствовал, как в нем пробуждается голод, тот самый маленький голод под сердцем, и сквозь голод и боль слушал, как глубоко под землей ревут подземные реки, как они поворачивают, как срываются в бездны или разливаются по металлической гальке и серебряному песку. Он слышал, как эти реки несут на север подземную рыбу и как его желание на дне души откликается на эти движения и звуки, на эту музыку, на ее трепет, и знал, что все происходящее в земной утробе – это лишь отблеск мерцания звезд, лишь разговор подземного золота с золотом во Вселенной и с животными, растениями и предками в человеке. Он страстно желал, чтобы все, что связано с ним, как можно больше изменилось. У него не было никаких причин любить свое прошлое, но он надеялся на будущее и любил его, хотя понимал, что оно ведет его в смерть. Впереди было все, позади – ничего. Его подстегивала и несла вперед жажда и надежда, что, может быть, случится чудо и изменится расположение планет над его головой, что время, которое, подобно второму сердцу, бьется в его кармане, перестанет отмерять часы ему в ущерб, что Водолей и Скорпион займутся другим делом и тогда отшельник по прыжку дикой козы не сможет определить, который час показывают часы поручика Софрония Опуича. Благодаря этому бестелесному желанию в нем сиял какой-то свет, но не обычный, а удивительный, такой, что его можно было, как воду, набрать в рот. Это был свет не от мира сего, он мог бы озарить подземелье, но не мог рассеять ночной мрак. А ему нужно было и немного света из этого мира.
