Последняя любовь - [54]

Но любил ли Тонино свою жену? Бедная, жалкая Фелиция! Одна Ванина была любима, любима чувствами и сердцем! А между тем ее обманывали. Но и развратное наслаждение уже не удовлетворяло алчной и беспокойной души Тонино, или он уже пресытился злом, и Фелиция начинала надоедать ему своей ревностью. Это было справедливое наказание, и я краснел за Фелицию, так как она не могла скрыть свою горечь! Я более не старался найти подтверждения моим ежеминутным подозрениям. Я был уверен, что в силу обстоятельств оно представится само собой. Так и случилось.

В один из летних вечеров мы возвращались от Тонино. Солнце еще грело, и мы шли лесом. Тонино пошел с нами, говоря, что проводит нас до половины дороги, до шалашей Сикста Мора, где ему надо было повидаться с кем-то. Эти пристанища для стада были выстроены недалеко от той скалы, где я мог застать их врасплох на последнем свидании, недели две тому назад.

Фелиция говорила о делах со своим двоюродным братом. Они часто спорили об уходе за стадами и о торговле скотом. Тонино отлично понимал свои выгоды. Этот артист, про которого Жан Моржерон говорил, что он парит в небесах, не любит работать и годится только на то, чтобы проводить время, глядя на звезды, сделался теперь одним из самых деятельных и хитрых купцов. С каждым годом он увеличивал свои стада и доходы. Его мечтой было купить на склоне холма небольшой участок земли и выстроить там дом вроде замка. Тогда он намеревался назваться своим настоящим именем дель-Монти, и даже с прибавлением титула, и, уже заранее смеясь, называл свою жену «контессиной», а своего старшего сына «баронино». Фелиция порицала эти порывы тщеславия, становившиеся год от года все серьезнее и серьезнее. Она говорила, что гордость погубит Тонино, что он предпринимает слишком много и потому может разориться. Затем с довольно выразительной иронией она прибавила, что вся страна будет смеяться над графиней Ваниной, которая до замужества бегала за козьими хвостами и получала за это десять экю в год. Я не вмешивался в их разговор. С некоторого времени я делал вид, что увлекаюсь естественной историей, и потому, собирая травы и цветы, шел зигзагами то позади них, то рядом; но ни одно их слово, ни один их взгляд не ускользали от моего внимания.

Я вскоре заметил, что среди их спора Тонино показывал свой низкий характер: он эксплуатировал любовь и боязнь Фелиции. Он хотел, чтобы она доверила ему под видом товарищества ту сумму, которую она в прошлом году дала ему взаймы. Фелиция не настаивала, чтобы он скоро отдал ей деньги, и назначала срок через несколько лет, в продолжение которых он мог бы рассчитаться. Она не показывала даже страха, что Тонино своими смелыми предприятиями может сделать ее несостоятельной, но отказывалась разделять с ним его прибыль и убытки, говоря, что не хочет поощрять его безумств, а напротив, старается удержать, потому что он должен ей и другим.

Одно время они, казалось, сильно заспорили:

— Вы обращаетесь со мной совершенно так же, как с бедным Жаном, — говорил ей Тонино. — Вы достаточно мучили его вашими насмешками и выговорами. Вы всегда упрекали его, никогда ни в чем не упрекавшего вас!

Эти слова вонзились как кинжал в сердце Фелиции. Тонино теперь начал ревновать ее к прошлому или же только делал вид, что ревнует ее. Эта прежняя ошибка, это неизгладимое пятно, которое я старался уничтожить, было опять вызвано Тонино, как клеймо на плече преступника, появляющееся вновь при нанесении удара. Муж и брат простили ей и даже забыли; они, которые несли на себе всю тяжесть и позор, примирились с этим, а она, неблагодарная, позволяла любовнику упрекать себя!

Я видел, как тяжело дышала ее грудь, как ее глаза наполнились слезами, которые текли по щекам, а она не вытирала их, опасаясь, чтобы я не заметил. Она молчала, а я умышленно отошел в сторону, делая вид, что ищу в кустах ужа. Тогда я заметил, что Тонино подошел к ней, насильно взял ее руку и просил простить его поведение. Но эта просьба была для нее только унизительна: казалось, он оказывал ей милость этой мимолетной лаской.

Когда я догнал их, она все еще дулась. Я попросил их пройти около скалы, на которой две недели назад я нашел растение бадан. Говоря так, я показывал вид, что теперь не помню этого места.

Я заметил, как Фелиция вздрогнула. Тонино же совершенно спокойно взобрался на скалу, сорвал это растение и подал мне.

В то время как он вежливо оказывал мне эту услугу, мне удалось подметить очень важную подробность.

Я стоял на тропинке рядом с Фелицией, сидевшей на камне. Я немного отошел, чтобы видеть лицо Фелиции и следить за всеми движениями Тонино. Спускаясь, он прошел мимо едва приметной расщелины; я, однако, заметил ее, но не подумал, что она может служить более удобным входом в грот. Дойдя до нее, он остановился, и я, видел, как Фелиция невольно поднялась, рассерженная и испуганная неосторожностью или скорее бесстыдством своего любовника. Они обменялись теми красноречивыми и чувственными взглядами, которые указывали на всю драму возбужденной страсти. Глаза Тонино говорили: «Там!» Затем, отыскав на горизонте точку, где восходит солнце, они выразили следующее торжественное приказание: «Радуйся, завтра утром! Сначала глаза Фелиции ответили: «Нет, я ненавижу тебя!» Тонино с улыбкой продолжал: «Берегись, чтобы не поймал тебя на слове!» Она покраснела. Ее опущенные глаза говорили еще яснее, они сказали: «Я труслива, и поэтому приду».