Последняя любовь лорда Нельсона - [43]

Далила была куртизанкой. Совратила Самсона. Отрезала ему волосы, уничтожив его силу воина и мужчины. О, какое оскорбление!..

Правда, лишь немногие поняли этот выкрик. Но даже если его услыхали только Эмма и Нельсон…

Пусть виновные робко прикрываются трусливым молчанием. На них же не было вины. Они не могут спокойно принять оскорбление, как бы подтверждая тем самым правоту оскорбившего их.

Но какими могут быть последствия? Что еще может случиться?… Не было вины…

Но ведь в день их встречи он желал близости с нею и боролся с собой. Она же, готовая принадлежать ему, ждала, что он возьмет ее в свои объятия. И то, что с тех пор он всячески избегал возможности остаться с ней наедине… Разве бежал бы он от той, к кому совершенно равнодушен?

Да, в мыслях они уже согрешили… Грехом были их устремленные друг на друга глаза, дрожащие руки, тайные вздохи.

Нужно ли было сознаваться в этом? Действия их были ненаказуемы, их можно было не стыдиться. А что если они только прикрывались ими, выступая против обвинителя как невинные? Чтобы мир не поверил ему?..

И как наказать за оскорбление, не причинив Джошуа вреда.

Странно, но она не могла всерьез сердиться на него! Ах, он любил ее. Его сердце взывало к ней, тогда как рот его оскорблял ее…

Как тяжко! До чего же тяжко!

И эти непрекращающиеся шаги…

Что, если ей подняться к нему? Подумать вместе с ним о решении, которого он один не мог принять? Да, опять это она, греховная совратительница — ее кровь. Она ударяла ей в голову, затмевала ее разум, лживо подыскивала невинные, чистые побуждения. А сама тайком будила ее чувства, вызывала в ней запретные плотские желания… Ну что ей до Джошуа? Ей нужен был Нельсон, Нельсон! К нему толкала ее кровь, только к нему!

Все совершенные ею ошибки были порождены этой кровью… И невозможно было пойти к нему. Это невозможно сегодня и останется невозможным навсегда! Никогда уже не смогут они просто побыть наедине друг с другом. Всегда станут звучать в их ушах слова Джошуа. Всегда будут они читать мысли о них в глазах друг друга. Эти лживые слова отдалили их друг от друга вернее, чем это могли бы сделать любые раздумья, любые препятствия.

Все было кончено.

Наконец утих шум шагов. Настала полная тишина. Она медленно поднялась, подошла к окну, открыла ставни. Повеяло прохладой. Над Монте Сомма поднималось солнце.

Дрожа как в лихорадке, она отпрянула от яркого света. Пошла к двери спальни. Ею овладела усталость, желание покоя, полного забвения.

Всему конец! Всему! Всему!

И тут…

Кажется, это был голос Нельсона!

А теперь — Джошуа…

Кто это закричал?

Ею овладел смертельный страх. Как безумная бросилась она из комнаты… по лестнице, по длинному темному коридору… к двери Нельсона…

Заперто…

Задыхаясь, схватилась она за косяк. Готовая при первой же услышанной угрозе броситься на дверь, сломать замок. В ушах ее стоял непрерывный шум водопада. И все же она слышала каждое слово, каждый шорох…

Глава восемнадцатая

Ты опять оскорбил леди Гамильтон. Без малейших на то оснований. Я требую, чтобы ты просил у нее прощения.

— Повторяю, сэр, я не желаю!

— Джошуа! Если этого не произойдет… я обращусь к твоей матери. Пусть она решит, позволительно ли ее сыну настолько пренебречь приличиями и справедливостью, чтобы позволить себе оскорбить достопочтенную леди.

Глухой звук, изданный Джошуа…

— К моей матери? Сделайте это, сэр, если вы хотите причинить ей безмерную боль. Пусть она узнает, почему ее супруг рвется в защитники этой достопочтенной леди.

— Я не понимаю тебя. Что означают твои темные намеки? Выскажи мне все открыто, как это положено между мужчинами!

— Вы хотите этого? Ну, хорошо! Вы помните осаду Тенериффы? Ах, да, вы потеряли там руку!.. Итак, отец был ранен, близок к концу. Сын выхаживал его…

— Джошуа…

— Сын выхаживал его. Так как знал, что потеря супруга разбила бы сердце его матери. И так как уважал этого человека. И еще потому, что видел в нем оплот верности и чувства долга. Потому что он… Ну, ладно, он сидел день и ночь у его постели, наблюдал за каждым его вздохом, мучился его болью. И вечером, когда поднималась температура, когда больного начинали преследовать дикие фантазии… Нет, сэр, тогда сын не всегда бодрствовал. Однажды его настолько одолела усталость, что он заснул. Но когда он проснулся… Продолжать, сэр?

— Продолжай, продолжай!

— Больной встал, дотащился до письменного стола, открыл тайник, сорвал повязку, так что кровь хлынула из его раны. По-видимому, он хотел умереть. Так как стал калекой, считал себя никому не нужным. По крайней мере, так я думал, когда бросился к нему. Но не в этом было дело. Вернее, не только в этом. Сказать вам, чей портрет держал он в руках? Не портрет своей жены, тот стоял на полочке и видел все это. Видел, как он целовал портрет другой женщины. Да, сэр, он целовал его без конца. Плакал. Кричал, что с ним все кончено. Что бесславный калека, он никогда уже не осмелится явиться к ней, прославленной красавице. Назвать имя, которое он выкрикивал? Имя Далилы, которая уже лишила его всей силы еще до того, как ее пальцы коснулись его волос!

Голос его звучал ужасно. Он был как нож, наносящий рану.