Последняя любовь лорда Нельсона - [21]

Ее охватил страх. Доменико Чирилло, лейб-медик, определил неровность характера королевы как истерию, следствие многих родов и огорчений. Под все растущим напором забот эта болезнь, казалось, прогрессировала и при резком потрясении легко могла привести к катастрофе.

Когда Мария-Каролина схватила письмо, Эмма упала перед ней на колени:

— Не распечатывайте его, ваше величество! Не читайте его до тех пор, пока я…

— Что с вами, миледи? — спросила уязвленная королева. — И Феррери тоже не в себе.

Сломав печать, она развернула листок.

— Я заклинаю ваше величество, выслушайте меня! Вы спрашивали меня, почему я дважды…

Королева вздрогнула:

— Мария-Антуанетта?

Приблизив письмо к близоруким глазам, она поспешно стала читать, тихо, с трудом произнося слова. Вдруг она остановилась, смертельно побледнела. Страшная судорога сотрясла все ее тело. Она подпрыгнула, как от удара бича, открыла рот, как бы желая крикнуть. Взгляд ее дико блуждал по комнате… Он остановился на Феррери. Она смотрела на него, не узнавая. Потом… Зубы ее заскрипели, тело напряглось, лицо застыло, стало непроницаемым. Уронив письмо, она судорожно впилась в край стола.

Мгновение она стояла неподвижно. Потом вокруг губ появилось подобие улыбки.

— Не будете ли вы так добры, миледи, дать вон тот кошелек с моего письменного стола Феррери? — сказала она голосом, исходившим, казалось, из глубины ее груди. — Благодарю вас, Феррери, за вашу старательную службу королю. Теперь отдохните и завтра возвращайтесь в Перзано. Скажите его величеству, что я благодарю его за внимание и желаю ему доброй охоты.

Милостиво кивнула ему. И когда он покинул комнату, она все еще продолжала кивать, оборотившись к месту, где он стоял. С той же пустой улыбкой. Улыбкой тех, кто рожден королевами.

Потом руки ее ослабли. С душераздирающим криком Мария-Каролина упала на стол, со всего размаха ударившись лбом о дерево. Так лежала она долго, все время испуская на одной ноте страшный вой, который пыталась подавить всеми силами. За стенами к нему, конечно, прислушивались придворные подхалимы.

Этот болезненный звук разрывал Эмме сердце. Обхватив Марию-Каролину руками, она склонилась над ней. Окликала ее по имени, данному ей на ее любимой родине:

— Шарлотта!.. Шарлотта!.. Лотхен!

Мария-Каролина подняла голову, как бы прислушиваясь к далекому голосу:

— Тонерль? — пробормотала она, вдруг заговорив по-немецки: — Mein Tonerl! Mein liebes Tonerl![6].

Она задвигала руками по столу, как бы стремясь найти там другие руки, с любовью протянутые ей навстречу. Коснувшись при этом ножичка для фруктов, она резко вскочила, с ужасом в широко раскрытых глазах:

— Она мертва! Они убили ее! Убили и предали позору!

Диким движением она схватила ножик, словно желая вонзить его себе в грудь. Эмма удержала ее руку. Завязалась безмолвная борьба. Но вот рука Эммы соскользнула, ножик опустился, разрезал ей платье и упал на пол. И тут, словно на этом исчерпались ее силы, Мария-Каролина упала без сознания.

Эмма уложила ее на диван, бросилась в аванзал, велела послать за доктором Чирилло. Потом вернулась к королеве, прикрыв дверь от любопытных глаз. Только теперь она заметила, что была ранена — на груди ее была длинная резаная рана. Она кое-как перевязала ее, застегнула платье и пошла навстречу входившему Чирилло.

Чирилло много лет лечил королеву, знал ее болезни и говорил с ней, как строгий врач с больной, а не как подданный с королевой. Он привел ее в сознание, с помощью Эммы уложил в постель, предписал ей долгий сон, велел, чтобы никто этому не мешал. И так как она, свернувшись в клубок на подушках, с горьким смехом качала головой, он ввел ей морфий.

Он хотел остаться на ночь у ее постели. Но она резко воспротивилась этому. Ее сердило его бесстрастное лицо. Пусть с ней останется только Эмма. Она своенравно настаивала на своем, угрожала тем, что встанет, если он не уйдет. И в конце концов он подчинился ей.

Эмме было велено запереть все двери. Повсюду Марии-Каролине мерещились бледные, угрожающие лица, самый тихий шорох пугал ее. Несмотря на морфий, не приходил сон. Она непрерывно ворочалась на подушках. В полусне ей привиделась отрезанная голова Марии-Антуанетты. И в тот же миг она проснулась в смертельном ужасе, с жутким криком. И только когда Эмма, уступая ее мольбам, легла с ней в постель и крепко обняла ее, она успокоилась, закрыла глаза и, наконец, заснула.

Эмма долго не засыпала. Прислушивалась к дыханию спящей. Раздумывала о странностях жизненных дорог.

Матросская потаскушка с улиц Лондона возвысилась для того, чтобы королева могла спать спокойно…

Она проснулась от легкой боли, пронзившей грудь. Открыв глаза, она увидела Марию-Каролину, стоявшую у кровати и склонившуюся над ее раной. Покраснев, Эмма хотела укрыться, но Мария-Каролина не дала ей это сделать.

— Я помню! — сказала она медленно, с застывшим лицом. — Ты боролась со мной за ножик. И я пролила твою кровь. Дай мне посмотреть на рану, чтобы я всегда вспоминала о ней, если мне вздумается быть неблагодарной по отношению к тебе. Короли быстро все забывают. И хорошо, когда что-нибудь может помешать их забывчивости. Ибо я хочу теперь быть рядом с тобой только человеком, а не королевой. Клянусь головой убиенной! И так, как я сейчас поцелую тебя, буду я служить тебе всегда, когда бы ты ни потребовала этого! — Она низко склонилась и прижала к ране до странного холодные губы. — А ты… эта кровь сделала тебя моим солдатом… И пусть знают убийцы, что женщины умеют владеть мечом, когда оказывается, что этого не могут короли. Вставай, солдат, тебя ждет справедливость!