Последняя командировка - [7]
«Что же делать? Однако не повезло… А маленьким какой был умница, находчивый, забавный. И хорошо учился. Черт знает почему…»
Игорь убирал посуду и торопился. В окнах светлело. Слева небо было зеленоватым, как морская вода, и прозрачный цвет его спорил с навязчивой яркостью еще не погашенных фонарей.
Дмитрий Николаевич вздохнул: жалко было сына и как-то тревожно уезжать. Потом он вспомнил слова одного своего приятеля, историка-археолога: «Не вижу я необходимости в высшем образовании. Самообразование больше дает. Бумажка (диплом имел он в виду) тоже ничего теперь не стоит».
— Послушай, а может быть, история? — обратился он к сыну. — Петр Иванович мог бы помочь…
— Не знаю. Я могу заниматься, чем ты хочешь. Я на все согласен. Но не могу сказать тебе — да, ты угадал, это мое дело. По мне — и история хороша, и музыка, но…
— Ладно, оставим. Тебе идти пора. Разберешься потом…
На этом они и разошлись с неприятным ощущением недовольства друг другом и неудовлетворенности.
Шагая к автобусу, Игорь думал: «Он уезжает, а я должен поэтому, не сходя с места, решить, кем буду — профессором или пожарником. И, кстати, ему это в общем все равно». Исчезло только что согревшее его тепло, и на место его пришли раздражение и обида оттого, что, как он догадался, отец только снизошел до него, а в общем был занят собой, равнодушен к нему и к маме тоже. Возникла тревога за мать: как отнесется она к предполагаемому отъезду отца, к продолжительности этой внезапно решенной поездки, и смутное ощущение неблагополучия в семье, последнее время его тревожившее, вернулось. Впрочем, подъезжая к фабрике, он успокоился. Мысли его перескочили на работу, и он стал думать о предстоящей встрече с друзьями и о дне, наполненном разными делами.
Дмитрий Николаевич тоже довольно скоро перестал думать о сыне. То, что он собирался предпринять, — отъезд этот и собственное настроение казались ему гораздо важнее.
Дмитрий Николаевич знал, что не избежать тяжелого разговора с женой. Она, конечно, думала, что об отъезде сказано сгоряча.
Чтобы поскорее покончить с неприятным делом, он решил поговорить с ней тотчас же, как она проснется. Он не даст себя «разговорить», но, может быть, взять ее с собой? Он тут же понял нелепость этого намерения — ведь он уезжал и от нее тоже: от навязчивости ее забот, от постоянного упрека ее седин, худобы, неврастении и даже от глаз ее, обычно живых и насмешливых, но теряющих это выражение, когда она глядела на мужа — в них был все тот же упрек и бескорыстная преданность. И готовность слушаться, «хотя ты неправ, как всегда…».
И вот он услышал ее шаги. Рекс встал и пошел навстречу хозяйке. Дмитрий Николаевич услышал из столовой:
— Ну, что, пес? На отсутствие аппетита не жалуешься? Нет, не жалуешься. Ты здоровая собака. Сейчас накормлю. А папа встал?
«Какой же я «папа» Рексу? Все какое-то ненастоящее. А ведь за сорок».
Евгения Павловна направилась в кухню. Дмитрий Николаевич улыбнулся: нет, она славная женщина, его жена. Жаль, стареет… Впрочем, как же иначе?
Евгения Павловна не носила халатов. С утра она была одета и причесана, румяная после умывания, в темном платье, мешковато сидевшем, — похудела…
— Ты здесь? — улыбнулась, показав редкие зубы. Сняла с гвоздика и повязала пластмассовый голубой передник. — Сейчас сделаю яичницу. Или лучше разогреть вчерашние котлеты?
— Я уже завтракал с Игорем. Видишь, — он указал на пустую сковороду из-под гренков. — Мы тут славно поели. Он их даже сыром посыпал, как я люблю. Тертым сыром…
— Значит, мне одной? — Она ходила по кухне, заваривала кофе, не переставая говорить что-то не то Рексу, не то мужу, а вернее, себе самой. Речь шла о сегодняшних ее делах. Умышленно ли, случайно — разговор о вчерашнем не поднимался. Вероятно, она не обратила внимания на слова мужа об отъезде, приняла их за пустую угрозу раздраженного человека, и теперь все надо было начинать сначала, а он надеялся, что она отчасти уже подготовлена. Забыла, это было ясно и по тому, каким голосом разговаривала она в столовой с Рексом. Но Дмитрий Николаевич ошибся: стоило ему начать, глаза ее стали испуганными, лицо выразило тревогу, и что-то появилось в нем привычно-жалкое.
— Ну да, ну да, — торопился он. — Я же вчера еще сказал. Вовсе без всякого раздражения. И Татьяна тут ни при чем…
Он говорил долго и обстоятельно. Она стояла у плиты к нему спиной, кипятила кофе, молчала. Замолчал, наконец, и он. Евгения Павловна сняла и поставила на стол кофейник, достала из шкафа в стене свою большую чашку с розами («Ну, кто пьет кофе из таких «резервуаров»?) и сказала с неожиданным спокойствием:
— Напрасно ты так много говорил. Я тебя поняла, и убеждать, утешать меня незачем. Что ж такого? Разве это первая командировка? Разве не уезжал ты и прежде надолго? И я думаю — это хорошо для тебя: ты засиделся. Художнику нельзя так долго не выезжать. — Она говорила, пила кофе и смотрела в окно, на голубей, выпущенных соседом.
Дмитрий Николаевич был рад, что все так безболезненно обошлось. Он был благодарен ей, но смутно догадывался, что спокойствие ее нелегкое, что вчерашнего разговора она не забыла и, может быть, даже не спала сегодня ночь. «Я мало знаю ее. Она все-таки по-своему очень достойная женщина. Гордости в ней много…»
Действие романа разворачивается во время оккупации Греции немецкими и итальянскими войсками в провинциальном городке Бастион. Главная героиня книги – девушка Рарау. Еще до оккупации ее отец ушел на Албанский фронт, оставив жену и троих детей – Рарау и двух ее братьев. В стране начинается голод, и, чтобы спасти детей, мать Рарау становится любовницей итальянского офицера. С освобождением страны всех женщин и семьи, которые принимали у себя в домах врагов родины, записывают в предатели и провозят по всему городу в грузовике в знак публичного унижения.
После восемнадцати лет отсутствия Джек Тернер возвращается домой, чтобы открыть свою юридическую фирму. Теперь он успешный адвокат по уголовным делам, но все также чувствует себя потерянным. Который год Джека преследует ощущение, что он что-то упускает в жизни. Будь это оставшиеся без ответа вопросы о его брате или многообещающий роман с Дженни Уолтон. Джек опасается сближаться с кем-либо, кроме нескольких надежных друзей и своих любимых собак. Но когда ему поручают защиту семнадцатилетней девушки, обвиняемой в продаже наркотиков, и его врага детства в деле о вооруженном ограблении, Джек вынужден переоценить свое прошлое и задуматься о собственных ошибках в общении с другими.
Повествование ведёт некий Леви — уроженец г. Ленинграда, проживающий в еврейском гетто Антверпена. У шамеша синагоги «Ван ден Нест» Леви спрашивает о возможности остановиться на «пару дней» у семьи его новоявленного зятя, чтобы поближе познакомиться с жизнью английских евреев. Гуляя по улицам Манчестера «еврейского» и Манчестера «светского», в его памяти и воображении всплывают воспоминания, связанные с Ленинским районом города Ленинграда, на одной из улиц которого в квартирах домов скрывается отдельный, особенный роман, зачастую переполненный болью и безнадёжностью.
Что скрывается за той маской, что носит каждый из нас? «Воображаемые жизни Джеймса Понеке» – роман новозеландской писательницы Тины Макерети, глубокий, красочный и захватывающий. Джеймс Понеке – юный сирота-маори. Всю свою жизнь он мечтал путешествовать, и, когда английский художник, по долгу службы оказавшийся в Новой Зеландии, приглашает его в Лондон, Джеймс спешит принять предложение. Теперь он – часть шоу, живой экспонат. Проводит свои дни, наряженный в национальную одежду, и каждый за плату может поглазеть на него.
Село Белогорье. Храм в честь иконы Божьей Матери «Живоносный источник». Воскресная литургия. Молитвенный дух объединяет всех людей. Среди молящихся есть молодой парень в инвалидной коляске, это Максим. Максим большой молодец, ему все дается с трудом: преодолевать дорогу, писать письма, разговаривать, что-то держать руками, даже принимать пищу. Но он не унывает, старается справляться со всеми трудностями. У Максима нет памяти, поэтому он часто пользуется словами других людей, но это не беда. Самое главное – он хочет стать нужным другим, поделиться своими мыслями, мечтами и фантазиями.
Скорее рассказ, чем книга. Разрушенные представления, юношеский максимализм и размышления, размышления, размышления… Нет, здесь нет большой трагедии, здесь просто мир, с виду спокойный, но так бурно переживаемый.