Последняя история Мины Ли - [11]

Из глаз вновь полились слезы, и Марго схватила салфетку из коробки на столе.

— Если вам что-нибудь понадобится, можете мне звонить, — мягко сказал сержант Цой. — У вас есть моя визитка?

— Я просто не знаю, что с ней теперь делать. С ее прахом, я имею в виду.

— Она ходила в церковь?

— Да. — В памяти всплыли высокое здание молочного цвета, терракотовая черепичная крыша, колокольня.

— Может, там подскажут? Возможно, она обсуждала этот вопрос со священником или с кем-то еще.

— Вы правы. Только я не уверена, что готова к такому разговору.

— Как насчет вашего отца? — Сержант нахмурился. — Он еще жив? Он может вам помочь?

Выражение «ваш отец» ужалило Марго, как змея, притаившаяся в траве.

— Я не… Я его никогда не знала.

Люди в церкви и в школе часто осуждали ее из-за этого: они не понимали, как можно жить без отца. «Неужели тебе неинтересно, кто он? Думаешь, он когда-нибудь вернется?» — спрашивали они. Порой ее жалели. Однако хуже всего, что из-за этого Марго ощущала себя другой, ненормальной — она не вписывалась ни в американское, ни в корейское общество. И там и там считалось, что женщины без мужчин неполноценны, женщины без мужчин всегда ждут, когда те появятся, как образы на бумаге в растворе для проявки фотографий.

Куда теперь девать все вещи, из которых состояла мамина жизнь? Куда девать клубок четок в пыльном керамическом блюдце, выцветшие школьные портреты Марго с беззубой улыбкой и ужасной челкой, которую ей стригла мама, старый CD-плеер, покрытый плотным слоем пыли, грязно-белого плюшевого мишку с лоснящимся кривым носом, сжимающего сердечко из красного атласа? Что делать с их совместной фотографией с выпускного Марго в рамке, коробкой фотоальбомов — таких старых, что большинство фотографий в них уже отклеилось? С кучей одежды и прочим бельем из большого шкафа и комодов? Марго не понимала, зачем покупать столько свитеров, пижамных штанов и одеял, живя на юге.

Со смерти матери прошла неделя и четыре дня с тех пор, как ее нашли. Отчасти Марго хотелось все бросить и вернуться в Сиэтл, предоставив хозяину дома разбираться с мамиными вещами. Однако тогда ей пришлось бы также оставить и собственные вещи — старую одежду, школьные тетради, фотографии, записи о прививках, блокноты, — разобрать которые у нее никогда не хватало ни смелости, ни сил. Теперь все же придется ими заняться.

В ее бывшей комнате стояла двуспальная кровать и лежала куча всякого барахла. Будучи подростком, Марго обычно сбегала туда сразу после ужина и пряталась от мира с блокнотом и карандашом под аккомпанемент меланхолической музыки — Пи Джея Харви, Фионы Эппл, группы «Портисхед», — заглушающей шум корейских передач из гостиной. Иногда Марго выходила из спальни и замечала, как мама кивает телевизору, словно беседуя с ним. Вероятно, было нечто успокаивающее в том, чтобы после долгого трудового дня в чужой стране окунуться в мир, в котором ощущаешь себя своим, — с родными звуками, жестами, лицами. Язык помогает ориентироваться в огромном мире, но он также может вселять чувство уюта и безопасности, как будто возвратился домой. Возможно, именно поэтому Марго никогда не прилагала особых усилий к изучению корейского — ей было невыносимо находиться под одной крышей с матерью.

Только теперь Марго поняла, что, несмотря на переезд в Сиэтл, она все еще жила в этой квартире. Под слоями пыли скрывались не только вещи матери, но и ее: детские фотографии, дипломы об успехах из начальной школы, развешанные по стенам, которые ничего не значили для самой Марго, зато были источником гордости для матери.

Становилось очевидным, как сильно они зависели друг от друга — в еде, крове, а также чувстве принадлежности к этому миру — и как сильно Марго презирала эту зависимость. Она не желала нуждаться в матери или быть ей нужной. Мама несла на своих плечах слишком большой груз истории, слишком много печали, невысказанной и необъяснимой. Она редко говорила о детстве и лишь иногда вскользь упоминала различные профессии — кухарки, резчицы ткани, швеи, — которыми была вынуждена зарабатывать в подростковом возрасте, чтобы выжить.

Марго также знала, что из сиротского приюта мама переехала в пансион, где жила в одной комнате с тремя девушками — другими сиротами или изгнанницами, оставшимися без крова. Тот период был особенно волнительным для Мины, поскольку она наконец-то начала жить свободно, без пристального надзора взрослых.

Марго никогда не находила в себе достаточно сил и отваги, чтобы услышать подробности жизни матери. Она едва справлялась со своей собственной. Ее детство в Америке сводилось к тому, чтобы стереть прошлое — частично признать, забыть и двигаться дальше.

Однако прошлое всегда всплывает на поверхность, как после крушения корабля на поверхность всплывают трупы. И теперь этими трупами были четки, грязный плюшевый мишка, фотоальбомы.

Возможно ли вообще отделить свои вещи от вещей матери? И почему только Марго считала раньше, что мама всегда будет рядом, избавляя ее от необходимости принимать какие-либо решения? Избавляя от необходимости оценивать важность вещей, свидетелей их жизни, — не только предметов обихода, но и ненужных вещиц, от которых они просто не могли избавиться, с которыми они просто не могли расстаться.