Последняя инстанция - [81]

— Потому что присяжные ему или поверят, или решат, что он свихнувшийся параноик, — подвожу итог я.

Она кивает.

— Ну да. Если вдруг остальное не сработает, попробуют прокатить умопомешательство. А нам ведь не нужно, чтобы мистер Шандонне оказался в Керби, верно?

Керби — злополучная судебно-психиатрическая клиника в Нью-Йорке. Там отбывала заключение Кэрри Гризен до того, как сбежала и убила Бентона. Бергер посыпала соли на другую мою рану.

— Надо полагать, вам известно о Кэрри Гризен, — говорю я голосом поверженного человека, когда мы выходим из конференц-зала, который больше никогда не будет для меня прежним. Теперь и он превратился в место преступления. Похоже, весь окружающий меня мир скоро станет одной кровавой бойней.

— Я навела о вас кое-какие справки, — почти извиняющимся тоном говорит Бергер. — И вы правы, я действительно знаю, кто будет защищать Шандонне. Здесь мало приятного. По правде говоря, это просто ужасно. — Мы выходим в коридор, и она походя накидывает норковую шубу. — Вы знакомы с сыном Марино?

Останавливаюсь и ошеломленно смотрю на нее.

— Не слышала, чтобы кто-нибудь из наших вообще его знал, — отвечаю я.

— Ну так я вам сейчас все подробно объясню. Давайте только выйдем сначала. — Бергер берет в охапку книги и папки, медленно передвигаясь по бесшумному ковру. — Рокко Марино, любовно прозванный Рокки. Адвокат по криминальным делам с редкостно сомнительной репутацией, который представляет всякий сброд, бандитов и жуликов. Поможет выкрутиться любому, лишь бы хорошо платили. Вульгарен и очень любит работать на публику. — Она бросает на меня взгляд из-за стопки бумаг. — А больше всего ему нравится причинять людям душевную боль. Получает от этого особый кайф.

Щелкаю выключателем, свет в коридоре гаснет, и мы на миг погружаемся в темноту, стоя у самых первых нержавеющих дверей.

— Несколько лет назад — насколько я слышала, еще в юридической школе, — продолжает она, — Рокки сменил фамилию. Стал Каджиано. Тем самым окончательно изгнал из своей жизни отца, которого он горячо презирает, как я полагаю.

Я пребывала в нерешительности, глядя на нее во мраке. Не хотелось, чтобы она заметила выражение на моем лице и раскусила, что я окончательно пропала. Мне давно уже известно, что Марино ненавидит своего сына, и на этот счет у меня была масса предположений. Может, парень «голубой», или наркоман, или неудачник по жизни. Однозначно было ясно: Рокки — крест для отца, и теперь мне ясно почему. Поразительно, насколько горька бывает жизнь и как постыдно себя ведут люди. Боже мой.

— Так этот Рокки Каджиано прослышал о дельце и проявил инициативу? — спрашиваю я.

— Не исключено. Вполне возможно, семейство Шандонне по собственным криминальным связям навело его на своего преступного сына, или — чем черт не шутит! — может, Рокки давно на них работает. Зато как эффектно: стравить отца с сыном на арене Колизея. Отцеубийство на глазах всего мира, хоть и косвенное. Правда, нет никаких гарантий, что Марино будет свидетельствовать на суде Шандонне в Нью-Йорке, но и такую вероятность отбрасывать нельзя, учитывая, к чему все идет.

Тут уж ясно как божий день. Бергер приехала в Ричмонд с однозначным намерением усилить нью-йоркское убийство ричмондскими, подать их на суде в одной связке. Не удивлюсь, если ей каким-то образом удастся подключить и парижские дела.

— Впрочем, не важно, — говорит она. — Шандонне все равно останется подопечным Марино. Такие копы всегда пекутся о деле до последнего. Лично мне очень неудобно, что обвиняемого представляет именно Рокки. Будь разбирательство в Ричмонде, я бы попросту взяла бы да и пошла к судье в отсутствии другой стороны. Указала бы на самый очевидный конфликт интересов. Пусть меня бы и выкинули из кабинета судьи и объявили выговор, однако я как минимум донесла бы информацию до его чести, чтобы сын не допрашивал на перекрестном допросе отца.

Нажимаю очередную кнопку, и открываются следующие стальные двери.

— Я бы такую бурю протеста подняла, — продолжает Бергер. — И может быть, склонила бы суд на свою сторону. Или хотя бы извлекла выгоду из ситуации и расположила к себе присяжных: вот смотрите, какие плохие люди этот Шандонне со своей сворой защитников.

— Как бы ни разворачивалось ваше дело в Нью-Йорке, Марино все равно не будет давать свидетельских показаний. — Я уже понимаю, к чему она клонит. — Так что от Рокки не избавиться.

— Совершенно верно. Никакого конфликта интересов, и я бессильна против системы. Ну и стервец же этот Рокки.

За разговором мы прошли в бокс-гараж и стоим на холоде у своих автомобилей. Голый бетон, окружающий нас, кажется символическим отражением реальности, в которой я теперь оказалась. Жизнь вдруг стала немилосердной и суровой. В поле зрения пустота, никакого выхода. Не представляю, что будет с Марино, когда он узнает: монстра, которого он сам ловил, будет защищать его блудный сын.

— Надо думать, Марино еще не в курсе, — говорю я.

— Может, я зря не поспешила ему сообщать, — отвечает она. — Просто он и так мрачен дальше некуда. Я хотела подождать денек, а потом уже подкинуть ему сенсацию. Знаете, он не в восторге от той беседы с Шандонне, — добавляет Бергер с победным блеском в глазах.