Последняя башня Трои - [8]

– Но это значит, - все недоумевал я, - что можно и остальным?

– Остальные не хотят! - отрезала Фридди.

Старичок улыбался.

– Могу я почитать какие-нибудь ваши стихи? - спросил я.

Он вновь поклонился с самым доброжелательным видом, но мне опять почудились сверкнувшие в его глазах презрительные искры.

– Старые стихи, - сказал он, - это выросшие дети, у них своя жизнь. Вас, надеюсь, не шокирует такое сравнение в устах человека, которому не дали иметь настоящих детей? Как мать живет заботами о новорожденном, поэт всегда живет мыслями о новых стихах. Они у меня еще в рукописи. Если угодно, я прочитаю сам. А вы помогите мне, Фридди, я не доверяю машинному переводу.

Он открыл папку, выбрал листок, просмотрел написанное. И вдруг отложил листок, закинул голову и начал громко читать по памяти. У него оказался совсем иной голос - резкий, звенящий, гортанный. Фридди, с любопытством вслушиваясь, забормотала перевод:

Когда всемогущая сила,

Которую иные называют Природой,

А иные - Богом,

Создала Человека для того,

Чтобы он Ее познавал,

Она зажгла в нем вместе с разумом

Неутолимое стремление

К первенству над собратьями.

То был необходимый, но коварный дар!

Именно этот огонь,

Сжигающий души человеческих существ,

Огонь вековечной борьбы

Народа против народа,

Обычая против обычая

И каждого человека против всех остальных, -

Этот огонь

Дает энергию для познания и развития,

И в то же время

Своим непреодолимым жаром

Сам ставит им гибельный предел.

И победителям в минувшей войне,

Победителям, уничтожившим мой несчастный народ

За его детскую гордыню,

За то, что он хотел первенствовать,

Пренебрегая мудростью,

Уповая на слепую веру и свое множество, -

Этим победителям

Суждено недолго

Тешить гордыню собственную.

Всемогущая сила,

Которую одни называют Природой,

А другие - Богом,

Велит Человеку познавать себя,

Но никогда не допустит,

Чтобы существа человеческие,

Возвышаясь в познании, обрели власть над Нею.

И то же самое пламя,

В котором победители

Сожгли мой народ,

Пламя междоусобной борьбы,

Притихшее на время в душе каждого из них,

Разгорится вновь,

И разрушит их недолгое единство,

И поглотит их самих.

А на опустевшей Земле

Всемогущая сила,

Которую иные называют Природой,

Иные - Богом,

Из нашего общего пепла

Создаст нового Человека

Для того, чтобы он Ее познавал…

Старик остановился, тяжело и прерывисто задышал. Несмотря на прохладу в комнате, лицо его покрылось каплями пота. Он сел. Морщась и виновато улыбаясь, достал лекарство и бросил таблетку в рот.

Когда мы с Фридди вышли из его дома и сели в джип, она сказала:

– Старичок сходит с ума. Этот последний опус я, конечно, не стану включать в свою диссертацию.

– Не заметил ничего безумного.

– Потому что не знаете арабского. Беглый перевод со слуха - только тень. Бр-р, у меня так мороз по коже от его завываний!

– А где старик публикует стихи?

– Да большей частью просто читает в кофейнях. Ну, еще выставляет в сети. Здесь своя внутрилагерная сеть, без подключения к интернету.

– Фридди, - сказал я, - старик уже не выберется из лагеря, но выпустите отсюда хотя бы его стихи. Ведь есть и новые арабы, такие же бессмертные, как мы. Пусть немного, но есть. Все подопечные вымрут, лагеря закроют, а эти новые - будут жить в одном мире с нами. Так почему бы не опубликовать произведения старика у них? Они бы их сохранили.

– Новые арабы похожи на американцев еще больше, чем шведы или русские, - отмахнулась Фридди. - На кой черт им его стишки! Нет уж, из всех новых народов я уважаю только китайцев. Они даже не отдали своих стариков в лагеря. Двадцать миллионов новых китайцев сами тащат двести миллионов своих стариков. Молодцы, избавили нас от хлопот!

Поглядывая на часы, Фридди вела машину гораздо быстрее, чем прежде. Старики, слонявшиеся по проезжей части лагерных улиц, уже не отходили, а разбегались с нашего пути. О ее намерениях нетрудно было догадаться: она торопилась доставить меня к себе. Но мои-то мысли занимало совсем другое.

– Фридди, - спросил я, - какой календарный у Али Мансура?

– У подопечных нет календарного, - ответила она, - у них просто возраст. Ему семьдесят пять или семьдесят шесть, не помню точно.

Я задумался. Когда в Россию пришла генная профилактика, ее, как и в западных странах, делали всем, независимо от возраста. Конечно, пожилые не могли рассчитывать на такое продление жизни, как молодые. Но даже больные старики, обреченные на смерть в ближайшие годы, если не месяцы, жили после профилактики еще пять, десять, а то и двадцать лет.

– Фридди, - сказал я, - Али долго не протянет. Эти признаки болезни я помню по собственному деду.

– Ну и что?

– Фридди, если уж старик пользуется такой любовью администрации, почему бы не сделать ему генную профилактику? Он прожил бы еще лет пять-десять, написал новую книжку стихов, а мировой порядок от этого не рухнул бы.

– Что-о? - изумилась Фридди. - Подопечному сделать генную профилактику?! До такого не додумались даже ваши русские врачи, которые готовы рыдать над этими мумиями в лагерных больницах. Да вы с ума сошли! Как можно нарушать закон? Стоит сделать исключение для одного, самого прекрасного, как тут же объявится другой прекрасный, потом еще и еще. Только приоткроете щелочку, сквозь нее прорвется всемирный потоп! Или вы соскучились по террору? Нет уж, новый порядок, хорош он или плох, - все-таки порядок. И устоять он может на одном принципе: никаких исключений!