Последний звонок - [32]

— Калеб, козёл! Это было жестоко. Я к тому, охуительно жестоко! Они могут помереть от страха, прикинь! От сердечного, блядь, приступа!

Калеб отвечает коротко и метко.

— Ох, блядь, хорошо бы!

А потом бежит, сверкая пятками. Кошка на раскалённой железной крыше.

Глава 14

Калеб марширует по главной школьной дороге, одетый в лучшие свои регалии. Отполированные сапоги для верховой езды и жёлтые галифе. Алый мундир, и эполеты сверкают золотой оплёткой на плечах. На талии шарф «Бристоль Роуверс». Надо поддерживать местную команду. Он в курсе, что его разглядывают Милый и Мерзкий В.М.ы, которым стуканула Мужебаба. Он чувствует, как их взгляды жгут ему спину. Вопросы дрожат у них на губах. Куда, по его мнению, отправляется этот больной педрила? В таком наряде? Калеб прямо хочет, чтобы они прибежали и спросили его! Остановить его сейчас, когда он разошёлся, всё равно, что растрясти гнездо шершней!

Калеб встаёт по стойке «смирно» в центральных школьных воротах. Поворачивается лицом к воображаемой сигнализации и приветствует дежурного охранника. Оборачивается в сторону Уильямса и Риса. Расстёгивает жёлтые галифе. Достаёт член и машет им. Пара движений кистью и крик вызова. Наркотики принесли ему достаточно уверенности для этого жеста.

— Нате, смотрите! Можете припасть к нему губами!

Как они смеют целый день просиживать в кабинете и при этом судить о таких, как он. Им надо чаще бывать в классе. Чуток поучить детей!

На Калеба снисходит поразительное чувство мира и уединения, пока он переходит за пределы высоких тюремных стен. Пробует вкус истинной свободы. Прочь от сводящей с ума толпы. В голове ясность, и он наслаждается каждой секундой. Тыдыщ! Точно в коляску.

— Ой, простите пожалуйста. Я не… Козюля Гринэм! Ты чего тут делаешь, твою мать? Ты почему не у Фидера со всеми?

Юного педрилу поймали за работой. В чём полиция до сих пор не преуспела. Калеб стягивает одеяло, прикрывающее коляску, и являет миру кучу всякой фигни. Латунные затычки, медные трубы и приличный шмат свинца. Сдувшийся Гринэм стоит перед ним. Зелёная соплища вылезает из ноздри, и втягивается обратно. Под давлением.

— Где ты взял всё это добро, Козюля?

Смущённый и пристыженный, тот опускает голову. Бурчит в ответ.

— Из сортира в парке при церкви, сэр.

— Там же встречаются старики! Хуя себе ты отжог! И что они будут делать, когда захотят отлить?

— Не знаю, сэр.

Калеба злит подобная бездумность.

— Конечно, не знаешь! Да тебе вообще поебать на них! Ты думал только о деньгах. Да?

— Ага. Точно сказано.

К Калебу это, впрочем, тоже относится.

— По твоим прикидкам, сколько ты за всё выручишь?

— Около двадцатки, сэр. Плюс-минус пара шиллингов.

Калеб трёт подбородок. Есть на что затариться наркотой.

— Ладно, Козюля. Слушай сюда. Когда получишь эту самую двадцатку, принесёшь её мне к Фидеру. Попробуешь меня наебать, сдам тебя сержанту Торрингтону!

Лицо Козюли излучает радость. Просто сияет. Легко отделался. Двадцать фунтов — невеликая цена за свободу. Не то чтобы он боялся «Дрочилу» Торрингтона. Этот полицейский часто приглашал его и просил бить себя по спине палкой. За три фунта чего только не сделаешь. За десятку он делал и другие вещи, но о них он никому не расскажет. Даже своим лучшим друзьям Засранцу Ширну и Патеру. В рейтинге номера 47 и 51.

— Хорошо, сэр. Договорились. Всё будет.

Калеб смотрит, как тот увозит коляску. На тощих ручонках выступают узлы мышц от усилия, с каким приходится катить её. Напрягается, чтобы придать ей импульс. Острожопый бродяга, если она у него вообще есть.

Калеб отправляется к Фидер Каналу. Идёт по району, окружающему его тюрьму. Гордая земля породила героев. Теперь побеждённых и согнутых абсолютной покорностью. Кишки, выдранные политическим бездушием. Тэтчер хорошо владеет ножом.

Этой женщине надо объявить импичмент за преступления против страны! Она сделала то, чего не смогли ни Гитлер, ни Наполеон. Разрушила дух нации. Поставила страну на колени!

Мимо заброшенных домов, ныне заселённых сквоттерами и наркоманами-психопатами. Бродягами и отморозками. Проходит через гигантские тени многоэтажек, построенных полоумными шестидесятниками, когда Соцреализм был на коне. Заселённые восточноевропейцами блочные дома. Облупленные стены некогда чистых и опрятных домов ленточной застройки, чьи жители суть хребет Британской Империи. Законченные семейные ячейки. Уютные и безопасные. Двери оставляют открытыми, чтобы соседи могли докричаться. Латунные пороги отполированы до блеска. Всё исчезло. Всё испарилось. Только воспоминания Старших о давно прошедших днях заботы, когда в церкви был туалет.

Калеб стоит на вершине высокой зелёной набережной, которая стала естественной границей зоны охвата. Он смотрит вниз на Фидер Канал. Дети выстроились вдоль берега. Смотрят на воду. Калеб сразу чувствует, что-то не так. Убеждается, когда к нему бежит Мария, хохоча до смерти. Ей так безумно весело, что она едва может говорить.

— Сэр. Засранец Ширн съехал на велике в воду. Он на дне канала!

— Мария, пиздец, ты ведь шутишь!

Она истерически ржёт, глядя на выражение его лица.

— Никак нет, сэр. Спросите Эррола.