Последний взгляд - [42]

— Тогда повторяй свой австралийский клич, не давай Эрнесту покоя. Знаю я его…

Мы наугад пошли в сторону криков Бо. Я все время орал, а она отвечала редко и как будто с разных мест, так что мы совсем запутались. Целый час мы промаялись еще хуже, чем раньше, и продолжали идти, по-моему, только потому, что я злился на Бо, а Скотт серьезно боялся, как бы Хемингуэй ее уже не соблазнил…

— Нет, это ему так просто не сойдет, — бормотал Скотт, задыхаясь и ковыляя за мной по пятам, как хромой пес. — Это уж чересчур, даже для Эрнеста…

Я совсем замучился и перестал окликать Бо. Я отчаялся. Дважды Скотт от меня отставал, я чуть не плакал от усталости. Где же конец нашей нелепой, безнадежной, жуткой дороге? И вдруг — снова Бо.

— Чиррип-чип-чип…

Так близко, что мы даже вздрогнули.

— Ну, попался, голубчик, — сказал Скотт. Он стоял рядом со мною и дрожал. Он крикнул:

— Бо, где же ты, ох, господи?

— Тут я… Только осторожней… Вы слышите меня?

— Да, да! Идем!

Только на последних пятистах ярдах я убедился, как здорово мы научились обходить неожиданные канавы, скрытые рытвины, скользкие листья, упрятанные стволы, мы качались, спотыкались, но больше не падали, а на самой опушке Бо уже направляла нас, как с диспетчерской вышки направляют обессилевших летчиков. Мы попали туда же, откуда вышли, — к «фиату».

— Привет, — крикнула Бо. — Шляпа у вас?

— К черту шляпу, — крикнул Скотт. — Почему ты фары не включила?

— Господи, я и не догадалась.

— Ну, ты как, ничего?

— Конечно, ничего.

— А где негодяй Эрнест?

— Спит в машине.

— Добрались вы туда? — спросил я, подойдя к ней вплотную.

— Да ты что? Мы заблудились.

— Ха! — сказал Скотт. — Эрнест — и заблудился? Кто поверит, чтобы великий воин и следопыт заблудился, идучи через эдакий жалкий скверик?

— И тем не менее, Скотт. А потом он стал ужас что вытворять, и упал, и ногу повредил. Здорово ушиб, хоть, надеюсь, не сломал.

— А как же вы сюда-то добрались? — спросил Скотт недоверчиво.

— Сама не знаю, ей-богу. Сперва он шевельнуться не мог, но потом поднялся и заковылял. Но снова упал и другую ногу вывихнул. Я уж думала, вам его нести придется.

— Нализался, наверное? — спросил Скотт.

— В общем-то да, — призналась Бо. — Но я сама все время падала, и я сказала ему, что если он не уймется, я одна вернусь, сяду в машину и доеду до этой проклятой шляпы. Он еле шел, стал ругать вас обоих и дурацкую шляпу и сдался — якобы только ради меня. Чудо еще, что я машину нашла.

— Это ты ее нашла? Да?

— Какая разница кто? Мы сюда добрались. Эрнест прикончил последнюю бутылку, а теперь мирно храпит, как…

— Мужик! — сказал Скотт. — Он к тебе лез?

Бо минуту молчала, а в такой темноте мы со Скоттом не могли разглядеть, накаленный у нее взгляд или нет.

— Дурацкий вопрос, — сказала Бо, но моему ревнивому сердцу это показалось неубедительным.

— А с ногой правда плохо дело? — опросил Скотт.

— Он еле ходит.

— А так хвастался своими ножищами. — Скотт явно веселился. — Вот и опростоволосился.

— Я закоченела, — сказала Бо. — И чего тут торчать? Ну пожалуйста! Пошли в машину и поехали, пока он не проснулся.

— Ага, — сказал Скотт. — Прыгай на заднее сиденье, Кит, я поведу.

— Нет, — сказала Бо. — Пусть Кит ведет. А вы садитесь к Эрнесту. Он ужасающе храпит.

Мы все посмотрели на Хемингуэя. Он лежал вдоль заднего сиденья, ноги нелепо свисали в открытую дверцу.

— Запихните ему ноги, — сказал Скотт.

Мы посадили его. Он был мокрый и грязный, как мы все, он дико глянул на нас, проворчал что-то невнятное, отпихнул нас и тут же опять заснул. Скотт снова сказал: «Мужик!» — втиснулся на заднее сиденье, и я повел наш охрипший, несчастный «фиатик» из этого жуткого леса.

Было почти пять, и рассвет не настал как тихое пробужденье от сна, а настиг как дикая, разламывающая головная боль с похмелья. Я только и мечтал добраться до гостиницы, сбросить с себя все мокрое, завалиться в теплую постель и — спать. Мы долго колотили в дверь «Ноtel dе Franсе» в Фужере, пока добудились портье, который не сразу поверил, что эти дымящиеся грязные вороха мокрых листьев уже занесены в гостиничную книгу в качестве постояльцев. Бо его убедила. Я вошел следом за нею, а Скотт будил Хемингуэя и орал ему, что мы приехали.

— Все! — кричал Скотт. — Пошли.

— Я из этой коробки никак не выберусь, — ворчал Хемингуэй.

— Тогда вываливайся. Скорее!

— Отстань ты, — заорал Хемингуэй, когда Скотт потянул его за руку.

— А я и так отстал. Успокойся.

— Я упаду!

Скотт не унимался, и Бо посылала меня их выручать, но мне уже было все равно. Лучше держаться от них подальше. Бо проследила, как Хемингуэй ввалился в вестибюль, и запретила мне уходить, пока они не доберутся до лестницы.

— Вам со Скоттом надо сразу в постель и проспаться, — сказала она им. — И больше не пейте.

— После чего нам проспаться? — спросил Хемингуэй.

— После всей этой глупости. Вы пьяны, Эрнест.

Интересно, что означило «вся эта глупость»? Но нет, мне не хотелось, не хотелось про нее думать.

Ни с того ни с сего Скотт вдруг развеселился.

— Да ты хоть понимаешь, — сказал он Хемингуэю, таща его по лестнице, — что ты сплоховал, опростоволосился, что ты никудышный солдат и никчемушный охотник?