Последний в семье - [16]
— Не жалуюсь. А у тебя, Гитл, дорогая? Холодно, да?
Гитл сняла шубу, стянула одну кофту, за ней другую, развернула несколько шалей, и из бочонка превратилась в худую сгорбленную еврейку.
— А где Сорка?
— Переодевается. — Брайна растаяла от умиления. Она уже успела надеть на бритую голову шляпку из цветных лент, украшенную кораллами и позолоченными монетками. — Она ребенок, немного стесняется, ну что я могу вам сказать, Гитл, дорогая, ведь это, чтоб не сглазить, Сорка! Да вот она идет!
— Что же я, не знаю? — Гитл будто бы обиделась на то, что Брайна рассказывает ей о Сорке. — Хорошо знаю, ей есть в кого уродиться!
Хотя Сорка и не хотела быть невестой, она перебрала все свои платья, чтобы на этот раз понравиться и выглядеть красивой. Она сделала прическу, уложила две косы веночком вокруг головы, надела черное креповое платье с застежкой на боку, и, бледная от страха, с покрасневшими от слез глазами, шестнадцатилетняя Сорка словно внезапно повзрослела.
Сорка встала перед зеркалом, будто настоящая дама, приподняла подол платья, подумала, что выглядит как старшая дочь Исроэла Алтера, юная вдова, и с деланой улыбкой вышла к гостям.
— Взгляни, только взгляни, как она вырядилась! — Брайна пожала плечами. — Вся в черном? Почему ты не надела голубое платье? Говорят, что нет…
— Ладно тебе, — перебила ее Гитл, вышла навстречу Сорке и расцеловалась с ней. — Ну, Сорка, как дела? Как же ты выросла, чтоб не сглазить, тебя и не узнать!
Хасиды оживились, сняли тяжелые пальто, разошлись по дому, потирая руки и похлопывая одну о другую:
— Эх, тепло, благодать! Эх!
Они по одному усаживались за стол, тянувшийся через столовую.
Борех в черной капоте из камвольной шерсти с разрезом, в слишком большом бархатном картузе, из-под которого едва виднелось его худое лицо, неподвижно, словно деревянный, сидел за столом.
Сорка равнодушно взглянула на Бореха, будто не понимая, что происходит, и тихо рассмеялась: ей хотелось спросить, у кого он выменял такую шапку.
У кафельной печи стоял юноша, грея спину, и говорил, словно сам с собой:
— Вот это стужа! В синагоге даже вода замерзла!
— Что тут поделаешь? Мы становимся слабее из рода в род. — Резник Шмуэл-Довид, грузный еврей, с поясом поперек огромного живота, шагал по комнате. Вдруг он схватился за печку обеими руками, будто не видя молодого человека, и, покачиваясь, как на минхе[19], сказал ему: — Что мне мороз? Вот лет тридцать назад… В первый год, когда реб Менделе, да благословенна его память, представился. Мы собрали миньян, наняли извозчика и поехали в Коцк на годовщину. Что вам сказать? Был лютый мороз! В такую стужу даже птицы замерзали прямо на ветках! С нами поехал один коцкий старик, святой Лейбуш его звали. Вот это был богатырь! Теперь таких поискать. Тогда носили репсовые капоты, их уже днем с огнем не сыщешь. Как сейчас помню: сидит Лейбуш в репсовой капоте на вате, борода белая от мороза, усы обледенели, и поет, поет. Мороз такой, что трудно дышать, а тот поет, едет к ребе с напевом. Понимаете? Все коцкие — мастера петь! И только мы въехали в город, он потащил нас в микву. А в те времена, чтоб вы знали, в микве не топили, как сейчас, вода была замерзшая. Лейбуш, недолго думая, пробил дырку во льду и окунулся три раза. И бровью не повел! Нет теперь тогдашнего запала, нет! — закончил резник со вздохом и отошел от печи.
— Настоящих хасидов все меньше! — отозвался другой.
— Ну, господа, что мы жалуемся? У нас ведь сегодня два праздника, — сказал резник Шмуэл-Довид и уселся за стол. — Пусть жених и невеста поставят подписи. Сваты, кажется, уже готовы, да?
— Конечно, готовы! — произнес Мордхе, немного растерявшись, и стал шарить рукой в кармане брюк, ища кого-то глазами. — Брайна, можно садиться за стол?
Гости освободили место для невесты, и Сорка, словно речь шла не о ней, улыбаясь, села за стол. Резник достал из нагрудного кармана тноим[20], водрузил на кончик носа очки, спрятав дужки под пейсами, и принялся читать бойко, как молитву «Ашрей»[21]:
— Ой, яале ваяцмах кеган ротойв, моцо иша, моцо тов… амагид мирейшис ахрис[22]…
Брайна и Гитл стояли с двумя тарелками каждая, глупо качали головами, глядя на мужчин и будто спрашивая: ну что? Уже можно разбивать?
Резник закончил напевом, на который произносят имена десяти сыновей Амана:
— Ой, ве-акойл шорир ве-каём! Ну, жених Борех, ну? Подпишись!
Сорка сидела с пером в руке и ждала, что ей велят сделать.
— Здесь, здесь! — Несколько пальцев разом потянулись к договору, показывая ей, где подписаться.
— Не смущайте невесту! — крикнул резник и ткнул длинным ногтем, которым проверял ножи. — Невеста, подпишись!
Слово «невеста» привело Сорку в смятение. Она сидела, раскрасневшаяся, и смотрела на резника.
— Ну?
— Погоди, Сорка, погоди, — произнесла счастливая Брайна, — слушай меня, подпишись на всех трех языках: на идише, польском и французском, три раза получишь деньги за подпись, ха-ха!
— Верно, верно, — развеселились собравшиеся.
Резник вынул цветной носовой платок с пятнами от табака, один конец дал Бореху, а другой Сорке и крикнул:
— Жених и невеста, подтвердим договор!
— Мазл тов, мазл тов, жених и невеста, мазл тов! — И тарелки полетели на пол.
Роман «1863» — вторая часть неоконченной трилогии «В польских лесах», повествующей о событиях польского восстания 1863 г. Главный герой романа Мордхе Алтер увлекается революционными идеями. Он встречается с идеологом анархизма Бакуниным, сторонником еврейской эмансипации Моше Гессом, будущим диктатором Польши Марианом Лангевичем. Исполненный романтических надежд и мессианских ожиданий, Мордхе принимает участие в военных действиях 1863 г. и становится свидетелем поражения повстанцев.
События, описываемые в романе «В польских лесах», разворачиваются в первой половине и в середине XIX века, накануне Польского восстания 1863 года. В нем нашли свое отражение противоречивые и даже разнонаправленные тенденции развития еврейской идеологии этого периода, во многом определившего будущий облик еврейского народа, — хасидизм, просветительство и ассимиляторство. Дилогия «В польских лесах» и «1863» считается одной из вершин творчества Иосифа Опатошу.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
Роман нобелевского лауреата Исаака Башевиса Зингера (1904–1991) «Поместье» печатался на идише в нью-йоркской газете «Форвертс» с 1953 по 1955 год. Действие романа происходит в Польше и охватывает несколько десятков лет второй половины XIX века. После восстания 1863 года прошли десятилетия, герои романа постарели, сменяются поколения, и у нового поколения — новые жизненные ценности и устремления. Среди евреев нет прежнего единства. Кто-то любой ценой пытается добиться благополучия, кого-то тревожит судьба своего народа, а кто-то перенимает революционные идеи и готов жертвовать собой и другими, бросаясь в борьбу за неясно понимаемое светлое будущее человечества.
Роман «Улица» — самое значительное произведение яркого и необычного еврейского писателя Исроэла Рабона (1900–1941). Главный герой книги, его скитания и одиночество символизируют «потерянное поколение». Для усиления метафоричности романа писатель экспериментирует, смешивая жанры и стили — низкий и высокий: так из характеров рождаются образы. Завершает издание статья литературоведа Хоне Шмерука о творчестве Исроэла Рабона.
Давид Бергельсон (1884–1952) — один из основоположников и классиков советской идишской прозы. Роман «Когда всё кончилось» (1913 г.) — одно из лучших произведений писателя. Образ героини романа — еврейской девушки Миреле Гурвиц, мятущейся и одинокой, страдающей и мечтательной — по праву признан открытием и достижением еврейской и мировой литературы.
Исроэл-Иешуа Зингер (1893–1944) — крупнейший еврейский прозаик XX века, писатель, без которого невозможно представить прозу на идише. Книга «О мире, которого больше нет» — незавершенные мемуары писателя, над которыми он начал работу в 1943 году, но едва начатую работу прервала скоропостижная смерть. Относительно небольшой по объему фрагмент был опубликован посмертно. Снабженные комментариями, примечаниями и глоссарием мемуары Зингера, повествующие о детстве писателя, несомненно, привлекут внимание читателей.