Последний тамплиер - [7]

Остальные рыцари улыбнулись.

Тон разговора о дяде, пусть он и был отменной сволочью, стал мне неприятен. Рыцари поняли это по моему выражению лица, и немец поспешил вежливо извиниться. Я принял его извинения, и, в свою очередь, предложил им погостить до завтрашнего утра в моем замке. Рыцари радостно согласились, и мы направили коней к поместью.

— А вы хорошо потрудились, — заметил, пока мы скакали к поместью, другой рыцарь, француз, — Шюре, право, не узнать.

— Служа в ордене, я привык к порядку, — отвечал я.

— Какому ордену вы принадлежите?

— Я — базиликанин, мастер меча. А вы?

— Я — вольный рыцарь. Но с искренней симпатией отношусь к храмовникам и тем, кто подобно вам, имеет отношение к Ордену. Если не ошибаюсь, базиликане — их дочерний Орден?

— Да, это так. Светский орден, в отличие от ордена Храма. Хотя у тамплиеров тоже есть рыцари, не являющиеся монахами.

— Светские братья?

— Именно.

— Храмовники имеют стержень — что-то, чего нет ни у кого другого. За это я их очень уважаю.

— Так почему вы не станете тамплиером?

— Быть монахом, мой юный друг, не мой удел. У вас в замке вкусное вино?

— Когда был жив отец, он ежегодно поставлял герцогу по пять бочек.

— А женщины? У нас будет сегодня веселая компания?

— Я не привык к женскому обществу. Братские застолья мне больше по душе.

— Значит то, что говорят про тамплиеров правда? Им больше нравятся молоденькие оруженосцы?

Меня охватил гнев. Я схватил его коня за узду и остановил вместе со своим, соскочив на землю.

— Сударь, — воскликнул я, — вы оскорбили честь Ордена, который мне дороже всего на свете! Я взываю вас на поединок.

Рыцарь тоже спешился и серьезно посмотрел на меня. Видно было, что ему стало неловко.

Он, тронул мое плечо.

— Простите, сударь, мой язык — мой враг. Не стоит проливать кровь из-за моих глупых слов. По всему видно — вы благородный и честный рыцарь, а мы, в наших краях, к несчастью, давно забыли о благородстве и чести. Поверьте, впредь я буду осмотрительнее в словах и поступках.

Я принял его искренние извинения, мы сели на коней, и как ни в чем ни бывало, поскакали в замок. Рыцари пробыли у меня до следующего дня. Нельзя сказать, что их общество было мне приятно. Они были грубы, не знали меры в вине, а напившись, проявляли столь низкие черты своей натуры, что я начинал сомневаться в том, что они настоящие рыцари. По поводу моих сомнений, Гамрот ответил так:

— Их хозяин, граф Ле Брей — норманн. Его дикие предки мечом завоевали себе право на поместье, тогда как твои, Жак, жили здесь испокон веков. Ле Брей чужой человек в нашей земле. Он не принимает ее законы, и земля не принимает его. Он опасен. Теперь, когда в твоем замке побывали его вассалы, будь уверен, он будет вынашивать планы нападения. Он не захочет терпеть под боком сильного соседа.

— Что же мне делать?

— Я бы на твоем месте навестил соседку, вдову графа ла Мот и заручился ее поддержкой. Она еще молода и по слухам, красива. Ты быстро найдешь с ней общий язык. Кроме того, следует набрать лучников из крестьян. Пусть они не так ловки, как настоящие воины, но я их обучу, и они станут хорошим подспорьем на случай осады. Но раньше осени Ле Брей не нападет.

— Почему?

— В начале весны всем дел хватает. Нужно собрать до июня подати герцогу, посадить хлеб, подновить дороги. Да мало ли дел весной! Осенью же подвалы замка до отказа забиты всякой всячиной, значит и дань можно взять намного богаче, чем весной.

Мы сидели за столом, наблюдая, как разнузданно ведут себя гости, и мне было жаль матушку Жюстину, с таким усердием обслуживавшую нашу трапезу.

Ах, милая, добрая, домашняя еда! Как я скучаю по тебе! Здесь, в темнице, с каким восторгом вспоминаю я то, что готовили на кухне замка Данута, Жюстина и ее дочь Жоли … Простая, сытная, вкусная еда! Мне грустно без тебя. Я скучаю по душистому хлебу, с коричневой, припорошенной мукой корочкой, по копченой лосятине с тертым хреном, ломоть которой, положенный на хрустящую горбушку, вкуснее всего на свете. Мне не хватает простого, домашнего пива, пахнущего хлебом и свежестью, домашней соли, запеченной в тряпице, пропитанной квасом, карасей из пруда, сладкой репы в меду, яблок из подвала, холодных, пахнущих сыростью … За эти десятилетия, что я владел Шюре, я сросся с поместьем, пустил корни. Прав был Гамрот — чтобы управлять людьми, нужно стать землей, лесом, полем, чтобы в пашню упал твой пот, и чтобы у твоего очага грелась твоя собственная семья … Каждый год я открывал сев. Я пропахивал первую борозду и сам сажал первую горсть семян. И следом за мной шли мои крестьяне. Я полил ту землю своей кровью, когда Ле Брей осенью напал на замок, и согрел у пламени своего очага семью — Гвинделину и сына, появления которого ждал долгих пятнадцать лет…

В коридоре послышались шаги.

— Жак! — заорал я.

Он подбежал к решетке.

— Вынеси чан, Жак. И пусть во дворе сделают крышку для этого чана. Терпеть не могу его смрадное зловоние!

Вскоре явился в сопровождении Жака какой-то забитый вонючий вор с клеймом на лбу. Гремя цепями, он схватил чан с моими испражнениями, и улыбаясь щербатым ртом, потащил его к выходу…