Последний солдат Третьего рейха - [87]

Беседы с капитаном Весрейдау глубоко запали нам в душу. Он говорил так искренно, что мог убедить любого. Как не похожи были его слова, исходившие от чистого сердца, на напыщенные речи о необходимости самопожертвования! Он не боялся вопросов и всегда находил ответ. Улучив свободную минутку, он приходил к нам. Мы его просто обожали: в его лице мы нашли настоящего командира и верного друга, на которого можно было положиться. Он был гроза врагу и отец солдатам. Во время боевых действий или передислокации его вездеход неизменно следовал впереди.

Ветеран, неплохо разбиравшийся в людях, сразу же после боев под Белгородом, пока мы зализывали в тылу раны, обратил на него внимание.

— Видал капитана, — сообщил он. — Он, похоже, далеко не дурак.

Перед тем как в начале осени мы отошли за Днепр, нам пришлось выдержать еще два боя. Перед началом сражения многим пришлось получить новое оружие. Тем, кто приходил с пустыми руками, приходилось оправдываться.

Линдбергу, судетцу и Гальсу повезло: их официально признали ранеными и не потребовали явиться с оружием. Разумеется, и дураку было ясно, что во время отступления солдату не до оружия. Но предполагалось, что германские солдаты не должны расставаться с оружием: обязаны так и умереть с винтовкой в руках. Правда, я, сам того не сознавая, тащил с собой винтовку, будто слепой палочку. Ветеран дотащил пулемет. Но каску я потерял, лишился также и спального мешка, и противогаза (его нам так и не пришлось использовать); где-то на дороге остались пулеметные ленты.

Мы встретились с Ленсеном. Он остался в живых, но снаряжение потерял. При одной мысли о том, что подобная халатность может стоить ему звания, у него волосы вставали дыбом.

Ветеран, также носивший звание оберефрейтора, в шутку сказал:

— В следующий раз придется тебе совершить подвиг. Получишь повышение посмертно.

Ленсен был вне себя, а мы хохотали вовсю. На столе вскоре появился самогон, обнаруженный в подвале брошенного дома, и наши мысли приняли иное направление.

Именно благодаря Весрейдау нам удалось избежать военного трибунала. Суда мы боялись не меньше, чем советских снарядов.

Вот так, вдали от боевых позиций, мы провели три недели. Стояла великолепная погода. Я пользовался затишьем и только и делал, что писал Пауле. Правда, об ужасах белгородского сражения я так и не решился ей рассказать. Гальс познакомился с русской девушкой. Впрочем, оказалось, что не он один получает удовольствие от общения с нею. Как-то вечером, придя к ней, он наткнулся на нашего священника. Тот натерпелся под Белгородом не меньше нашего, и теперь в качестве компенсации ударился в плотские прегрешения. До этого он вел себя образцово, а посему надеялся, что и нынешние грешки ему простятся. Теперь стоило ему открыть рот, чтобы пропеть псалом, как раздавался дружный смех. Он весь краснел и хохотал вместе с нами.

Так все и шло. Но вот однажды в конце сентября грохот орудий, донесшийся издалека, напомнил нам, что мы не развлекаться пришли в Россию. Оказалось, что русские прорвали линию фронта, которую удалось восстановить немецким войскам к западу от Белгорода. Мы снова оказались в жерле вулкана.

Наши генералы, считавшие, что войска должны если не перейти в атаку, то, по крайней мере, удержать фронт, с большим опозданием поняли, что истребление наших солдат лишь ненамного удерживает удары русской армии, которая вела наступление по всему Центральному фронту.

Теперь то, что нужно было сделать вместо нового похода на восток, кажется таким простым. Но в то время понадобилось много времени, прежде чем был отдан приказ отходить на западный берег Днепра. Линия Днепра означала, что Киев находится на Центральном фронте, Черкассы на юге, а Чернигов к северу, на Десне. Расстояние составляло несколько сот километров. Нас непрерывно преследовал враг, который действовал все более подвижно и в любую минуту мог захватить наши позиции.

Перед Белгородом еще что-то было можно предпринять. Теперь же положение изменилось. Нам пришлось бы заплатить огромную цену потом и кровью, вести арьергардные бои. Начатое с опозданием отступление стоило вермахту гораздо больше жизней, чем унесло наступление. Мы тысячами мерли в ту осень в украинской степи, а сколько героев погибло в боях, так и не получив признания! Даже упрямцы и те понимали, что не важно, сколько сот русских ты убьешь, с какой храбростью будешь сражаться. Ведь на следующий день появится еще столько же, а потом — еще и еще. Даже слепой видел, что русскими движет отчаянный героизм, и даже гибель миллионов соотечественников их не остановит.

Было понятно, что при таких обстоятельствах выигрывает тот, кто обладает численным превосходством. Вот почему мы отчаялись. И разве можно нас за это винить? Мы знали, что наверняка погибнем. Да, наша смерть позволит произвести переброску войск, послужит благой цели. Но мы не хотели умирать и принимались убивать всех без разбору как бы в отместку за то, что ждало нас впереди. Умирая, мы понимали, что так и не смогли отомстить. А если выживали, то превращались в безумцев и не могли уже жить в мирное время.