Последний солдат Третьего рейха - [53]

— Вот мы и пришли, молодой человек, — сказала пожилая дама. — Вам нужно перейти через мост и идти дальше по этой улице.

Она указала на огромный массив каменных зданий: где-то здесь находился и нужный мне дом. Но я уже перестал ее слушать. Я знал, что не пойду к Нейбахам. В ее объяснениях отпала всякая необходимость. Тем не менее я превзошел себя в изъявлениях благодарности, даже пожал руку пожилой дамы. Она удалилась, повторяя, Что не стоит ее благодарить. Я не мог сдержать улыбки. Как только она скрылась из виду, я бросился туда, откуда мы пришли, пытаясь нагнать потерянное время и как можно быстрее добраться до вокзала, с которого отходит поезд на запад.

Я пробежал по набережной со скоростью обезумевшего маньяка. Неожиданно в воздухе раздались звуки марша, по аллее прошел военный оркестр. Музыканты были одеты в великолепную форму. Я вспомнил, чему нас учили в Белостоке, и отдал честь, салютуя командиру, который не обратил на меня ни малейшего внимания. Через полчаса, несколько раз останавливаясь, чтобы узнать дорогу, я прибыл на вокзал, с которого отправлялись составы на запад Германии и во Францию. Я отчаянно пытался найти Гальса среди скопившихся на платформе солдат. Он наверняка поедет этим же поездом. Но увидеть его за несколько минут, оставшихся до отправления, мне так и не удалось. Я заметил, что ритм поезда, который набирал скорость, совпадает с ритмом города. Все разительно отличалось от России. Даже в солдатах чувствовалась солидность, которой была наполнена цивилизованная и организованная жизнь европейских стран. Все это было не похоже на то, что я видел в России. Я подумал: все испытанное там было всего лишь дурным сном.

Наступила ночь. Мы ехали часа три, может, больше, но казалось, никак не выберемся из города. Пригородов видно не было, одни здания. Неожиданно поезд остановился, но не на станции. Все высунулись из окон, чтобы посмотреть, что случилось. Несмотря на темноту, небо вдали озаряли ярко-красные вспышки. До нас доносились приглушенный гул и стрельба из зениток. От рева самолетов задрожали стекла поезда.

— Громят Магдебург, точно, — произнес солдат, который протиснулся рядом со мной к окну.

— Кто бомбит? — спросил я. Он удивленно воззрился на меня:

— Янки, кто же еще. — Он решил, что имеет дело с придурком. — Здесь приходится несладко, прямо как на фронте.

Я не мог оторвать взор от полыхающего города. Ведь мне казалось, что война осталась в прошлом. Снова поехал поезд, но через четверть часа опять остановился. Вдоль состава пробежали солдаты. Они заставили всех выйти. Кто-то сказал, что колею разбомбили, и всем военным, не важно, в отпуску они или нет, придется перейти в подчинение местным властям. Вот так я, в вычищенной форме, с подарком, отправился расчищать завалы с остальными солдатами.

Наверное, полчаса мы шли, продираясь через едкий дым пожарищ Принялись разбирать бревна и камни. В это время бомбы замедленного действия разносили на куски оставшееся в городе население. Мирных жителей, дрожащих от страха, загнали в бригады для разгребания руин; руководили всем этим делом военные, оравшие во всю мочь. Работать заставили всех. Хотя ночь была в самом разгаре, светло было как днем: вспыхнувший газ в разорванных трубах давал свету не меньше, чем осветительные ракеты, которые бросали мертвенный отблеск на груды камней, бревен, битое стекло, развороченную мебель, чьи-то ноги и руки.

Местные солдаты-добровольцы раздали нам кирки. Остальное оборудование мы сложили у пожарных машин. Разбирать завалы нужно было как можно быстрее: до нас доносились крики и стоны погребенных в подвале. Рыдающие от страха женщины и дети возили на тележках кирпичи и камни Повсюду слышались крики:

— Скорее, сюда!

— Здесь требуется помощь!

— Прорвало водопровод! Сейчас затопит подвал!

Разумеется, с самыми опасными случаями приходилось иметь дело военным: их посылали туда, где опасность обрушения была особенно велика.

Мы пробрались в подвалы через глубокие вентиляционные шахты. Чтобы проникнуть туда, откуда доносились крики, необходимо было разрушить кирпичную стену. Моя кирка попала во что-то мягкое — наверное, в живот какому-то бедняге, погребенному под развалинами. Ну и наплевать! У меня отпуск, а вместо отдыха приходится здесь копаться. От взрыва сотряслась земля: разорвалась еще одна американская бомба замедленного действия. И все же старались мы не зря. Под нашими ударами пала последняя кирпичная стена. Через образовавшийся проем в облаке пыли стали выбираться изможденные почерневшие люди. Кто-то из них бросился нас обнимать, радуясь, что заточение, наконец, подошло к концу. Все узники были ранены. Пришлось нам самим спускаться в подвал, чтобы оторвать обезумевших от страха женщин от детей: они так прижимали их к себе, что чуть не задушили.

Я вытащил первого же ребенка, который попался мне на глаза. Пятилетний малыш так сильно вцепился в мои брюки, что они вылезли из сапог. Он куда-то меня тащил. Рыдал он так сильно, что в перерывах между всхлипываниями у него замирало дыхание. Мальчик повел меня к нише в стене, в которой клетка для бутылок удерживала свод, готовый обрушиться. У моих ног под развалинами виднелось человеческое тело. Ребенок продолжал рыдать.