Последний снаряд - [5]

- Ну и что, что разлохмаченная? Придирались? Да? От этой твоей койки враги нас не победили бы? Да?

- Как знать. Солдат должен с первого дня службы, с утра, с первой минуты, делать всё точно и отлично. Сегодня койку опоздает заправить, завтра не успеет почистить винтовку, портянку плохо намотает...

- Ну и что?

- Грязная винтовка может заржаветь. А враги пульнут в солдата. Крыльев нет, а летает бойко. Это у нас так о пуле говорят. Ржавая винтовка - никудышный солдат. А плохо ногу обмотал портянкой - ногу эту до крови разотрёт, от своих отстанет, опять его врагам в одиночку убить ничего не стоит.

Володя молчал. Тогда хоть и не всё понял, но запомнил, что говорил отец. И спросил:

- И ты научился заправлять койку?

- Научился.

- За пять минут?

- Нет. Пять минут - это было в первые дни. А потом за четыре минуты и за три.

- А ты говорил, что тебя на военной службе два раза наказывали... Второй раз за что?

Матвей Тимофеевич помолчал, а потом произнёс, как бы думая вслух:

- Наказывали?.. Нет, Володька, не наказывали, а учили. Привезли нас, значит, необученных, зимой в лес. Я был тогда командиром отделения. Ух и холода же тогда были! Снег скрипел под ногами, деревья трещали от холода, а мороз жёг щёки и спирал дыхание. А потом вдруг оттепель. Ну и приказали нам срубить и собрать такой небольшой дом в лесу для нашего взвода. Работали днём и ночью при кострах. Построили точно к сроку.

- А за что ж наказали? - спросил Володя.

- Погоди. Не забегай вперёд батьки в пекло. Понял?

- Понял.

- Я ж говорю: не наказали. Просто приехал командир, зашёл в наш дом, попрыгал, проверяя половицы, и провёл ладонью по стенам, как бы поглаживая их.

- Понравилось, как построили?

- Опять. Ну погоди. Вышел, значит, командир на снег и сказал, помню, не громко, так, будто и не приказывал, а советовал: "Разобрать и сложить заново".

- Ну?!

- Вот тебе и "ну"! И срок дал в два раза меньший, чем раньше. Во как!

- А почему?

- А потому, что мы торопились и плохо припазовали - пригнали одно к одному - брёвна. Не подумали, что, когда вернутся сильные морозы, дом наш будет промерзать насквозь. Ведь не топор тешет, а плотник.

- И ты, папа...

- Что - папа? Приказ есть приказ: разобрали по брёвнышку, трое суток работали. Спали по часу, два, как и где придётся, иногда сидя у стенки. Сделали. А потом, когда грохнуло сорок градусов, из всех соседних подразделений прибегали к нам погреться. У них иней на всех стенах, а у нас теплынь. Недаром говорят: "Лоб не вспотеет - котёл не закипит". Во как!..

Матвей Ратиков вспоминал этот разговор с сыном по дороге на фронт. И в эти же примерно дни Володя с Натой и мамой смотрели, как белка учила бельчонка. Как радостно было бы Матвею Тимофеевичу узнать тогда, что все трое Ратиковых живы и здоровы! Ведь всё время думалось: где-то они теперь? Как живут? Чем живут?

Ратикову казалось, что поезд еле тянется, а потом вагон начинал отчаянно качаться и греметь: пролетали не по-летнему мокрые и грустные полустанки, невзрачные перелески, низкие лохматые тучи, которые нависли над нескошенными полями. Толчки, остановки среди голых полей и бугров, потом испуганный крик паровоза, снова толчок и стремительный бег поезда. Дорогой тревожный был сон у Матвея Тимофеевича, и во сне этом всегда почти дом, жена, Володя и маленькая Наташка.

Воинский эшелон остановился ночью. Было темно, а мгновениями вспыхивал яркий-яркий свет, и спустя секунду взрыв ударял в грудь, оглушал, бил пылью и мелкими камешками по лицу, пытался свалить и отбросить. После взрыва становилось ещё темнее: ослеплённый вспышкой, Матвей Тимофеевич совсем ничего не видел и в одном шаге перед собой. Он слышал только, как кто-то бежал вдоль состава, крича:

- Скорей! Скорей!

И Ратиков повторял это, торопя своих красноармейцев:

- Живей, ребятушки! Ну, у кого не ладится? Прыгай на землю.

Сам Матвей Тимофеевич был уже собран: вещмешок за плечами туго подогнан, автомат на груди, лопатка и котелок по бокам.

Бойцов своего отделения он торопил по-разному - кого строгостью, кого дружески, а кому старался помочь. Он знал, что у каждого из этих молодых красноармейцев, впервые надевших одинаковые гимнастёрки, свой особый характер и привычки.

Бомбёжка приближалась к эшелону. Вот уже бомба взорвалась совсем близко, и Ратикова при этом сшибло с ног и обсыпало колючей землёй. Как сквозь сон, он услышал:

- Ой, убьют!

Матвей Тимофеевич выплюнул землю, вытер губы, глубоко вобрал воздух, поднялся. Всё произошло быстрее, чем можно об этом рассказать.

- Без паники! - крикнул он в темноту. А услышав снова, как кто-то не то пробормотал что-то испуганное, не то заскулил и заохал, выкрикнул: - За мной бегом марш!

Глаза чуть привыкли к темноте, и он различал теперь косой бугор, за который бежали в укрытие еле видные фигуры людей. Бежать надо было осторожно, чтобы не споткнуться или не провалиться в темноте в какую-нибудь яму или канаву. Услышав за собой не то порывистое дыхание, не то тяжёлые вздохи, Матвей Тимофеевич на мгновение остановился и выкрикнул с озорством:

- Эй, храбрецы, на войне надо не о смерти вопить, а о жизни думать! Тогда смерть обойдёт тебя стороной. Не отставай!.. Ложись!