Последний сейм Речи Посполитой - [76]

— Ах, сукины сыны! Ах, сукины сыны!

— До чего довели эти ясновельможные, до чего! — вздохнул другой.

— Ну и придумали же штуку! Едят их мухи с комарами, хи-хи! — засмеялся притворно Сташек, чтобы вызвать с чьей-нибудь стороны возражение.

— Тут нечему смеяться, — одернул его субъект в зеленом переднике.

Сташек нырнул в толпу, которая, однако, охотно тронулась за ним, когда он направился к доминиканскому монастырю, где у входа в ризницу висела афишка с таким текстом:

«Доводится до всеобщего сведения, что в Новом замке, в покоях его величества короля, происходит постоянная распродажа за наличные деньги оставшихся еще у Речи Посполитой воеводств и областей, а также разных не нужных больше украшений, как короны, скипетры, тексты королевской присяги, распродажа воинских частей и амуниции. Там же за умеренную цену можно купить российские титулы и высокие должности, ордена и отнятые у честных людей поместья».

Сташек читал сдержанным, серьезным тоном, так как человеческое скопище, состоявшее из уличных разносчиков, мастеровых, торговок и всякой городской шушеры, слушало его со все возрастающей серьезностью и вниманием. Окончив, еще больше начал он науськивать на врагов, — а умел он это делать лучше всякого другого, зная, где пустить шутку, где подхлестнуть насмешкой, а где умелым словом изобразить весь ужас насилия, грабежей и притеснения с таким уменьем, что у слушателей волосы становились дыбом. Был он как раз в ударе, когда вдруг послышалось цоканье копыт.

— Казаки! Спасайтесь! — раздались крики.

Но, прежде чем толпа успела разбежаться, мчавшийся во весь опор патруль врезался в нее, в воздухе засвистали нагайки, раздались крики попадавших под копыта. Через минуту не было никого у доминиканского монастыря, и только какой-то субъект в серой бекеше усердно срывал со стены афишку да какая-то важная дама остановила экипаж и, выглянув, спрашивала, что случилось.

— Донцы крестили в конфедератскую веру, — ответил Сташек, выползая из ризницы.

— Ловкий ты парень, за словом в карман не полезешь! Чей ты будешь, скажи-ка? — Она поднесла к глазам лорнет.

— Тятенькин да маменькин, мадам общипанная курица! — отрезал он и удрал. Остановился, только когда добежал до Зарембы, стоявшего словно на дежурстве у кафе. Рассказал ему все, что случилось, и, вдруг вытянувшись в струнку, зашептал скороговоркой:

— Смею доложить, ваше благородие, что мне нужно свернуть морду вон тому фрукту, что пялит на меня буркалы, — указал он глазами на серую бекешу. — Это из бокамповой псарни, с Мацюсем все искал случая снюхаться. Он же усердно помогает вербовщикам.

— Сделай вид, будто не знаешь его. Стань поближе и говори тише. Кто расклеивал афишки?

— Отец Серафим получил их вчера из Вильно, а кто расклеивал, не знаю. Смею доложить, что я читал их вслух толпе. Только не из моей команды эти горожане. Нет в них огня ни на грош: я им про насилия союзников рассказываю, а они только и знают, что вздыхают, в носу озабоченно ковыряют да божье имя понапрасну призывают. Вороны, что и говорить! В Варшаве народ чувствительнее; брось только им удачное словечко, они тут же тебя с места в карьер к замку готовы тащить и кого угодно, хоть самих градских стражников, тузить. Союзников дюже не любят, можно бы их здорово натравить...

— Потише! Где пан капитан? — перебил его Север, заметив, что неподалеку стоят русские офицеры.

— Да дует все в кредит у Дальковского. Как раз ищу монеты, чтобы его выкупить.

— Вечно ты только и знаешь, что острить.

— Эдакая слякоть кругом, пан поручик, что ничего другое ко мне не липнет. Разрешите, ваше благородие, хоть несколько злотых для моего пана, а то, если будет дуть так до полудня, — и нескольких червонцев не хватит.

— Сейчас там буду, пускай подождет меня.

Заремба быстро отвернулся, так как от мадам Лазаревич, известной модистки, вышли Иза с Тереней и садились в экипаж. Он подошел поздороваться. Тереня, вся в розовом, в кудряшках и улыбках, щебетала, как птичка. Иза же, в желтой соломенной шляпе, с завязанной бантом под подбородком зеленой лентой, в белом с крапинками платье, слегка собранном на груди и бедрах, была так хороша собой, что он посмотрел на нее с безмолвным восторгом. Она отплатила ему за этот восторг нежной улыбкой и теплым пожатием руки.

— Жаль! Ты помог бы мне подобрать цвета для Терени.

— Неужели я смог бы украшать цветы цветами? — ответил он каламбуром, как галантный кавалер.

Тереня посмотрела на него с благодарностью, но тут же со свойственной ей импульсивностью вскричала:

— Выглядите вы, точно пять дней просидели в карцере на хлебе и на воде. Посмотри, Иза, какие у него синяки под глазами, какой он бледный, худой! Что с вами?

— Видно, не на пользу мне гродненский воздух, — пошутил он.

— Что ж, этот вредный воздух виной тому, что мы так редко тебя видим у себя? — спросила Иза.

— Ты это верно заметила, — проговорил он чуть слышно. — Мои служебные дела отнимают у меня слишком много времени.

— Ты мог бы урвать минутку для друзей.

В ее упреке слышалась просьба.

— Почту это своим долгом.

— А может быть, вы, как и все, кутите дни и ночи напролет? — выскочила по своей привычке Тереня. — Или, может быть, какая-нибудь несчастная любовь, — прибавила она лукаво.