Последний сейм Речи Посполитой - [111]

— Знаю только, что это верный друг Дзялынского, картежник, пьяница и сорвиголова.

— Но, я думаю, Дзялынский не послал его на разбой, — возмутился епископ.

— Я не решился бы предположить. Рассказываю только, каким знаю Качановского. Это не его рук дело. Передают, однако, довольно единодушно, будто всю историю подстроили вербовщики прусского короля. Мне, однако, не думается, чтобы это было так.

— Вербовщики прусского короля? — задумался епископ. — А знаешь, эта версия не так уж бессмысленна, над этим нужно еще подумать.

— Случалось, что в Варшаве они выкрадывали солдат прямо из казармы, — хитро подсказывал Заремба. — В транспорте, говорят, было человек сто. Это лакомый кусок для вербовщиков и сулил бы им немалую награду. Прусский король никогда не жалел расходов на солдат, — хитроумно сочинял Заремба, отводя подозрение в другую сторону.

— А может быть, и о Качановском придумали, чтобы замести след? — попробовал было защищать капитана епископ. — Выехав из Гродно вместе с конвойными офицерами в одной компании, опоил всех в Мерече, а во время нападения куда-то исчез.

— Свое получит, если его изловят, — холодно заметил Заремба, глядя епископу в глаза.

— И поделом. Сколько ни получит, все будет мало. По его вине опять будет отложен уход русских войск, — проговорил епископ притворно опечаленным тоном. — Сиверс будет прикрываться необходимостью упрочения в стране безопасности и спокойствия. Вбил ты мне, однако, клин в голову этими прусскими вербовщиками! Что ты еще знаешь по этому поводу?

— Что и Бухгольц не чужд этой интриги, — продолжал Заремба беззастенчиво выдумывать. — Говорят, что за последнее время громче зазвенели в Гродно прусские талеры.

— Вот это уж чистые сплетни. Прусский король не найдет себе у нас пособников, даже если распустит скупой свой кошель, — возмущался епископ, стараясь развязать его язык в этом направлении.

— Уже называют даже их имена... Кто-то пустил по городу список...

— Низкая клевета, как и многое другое. Хотел бы я знать фамилии этих Катонов, поносящих достойнейшие имена в своих подлых пасквилях, — посмотрел он выжидающе на Зарембу. — Много бы я дал за это. Не представляю себе, кто бы это мог быть?

— Право, я в глаза не видал еще никого из пишущих, — отпирался Заремба самым искренним тоном.

— Наверное, какой-нибудь брехун из коллонтаевской кузницы, — быстро успокоился епископ и, протягивая Зарембе руку для поцелуя, спросил дружеским тоном: — Когда же я увижу тебя в моей канцелярии? Не очень что-то торопишься приняться за работу. Больше тебе нравится кутить с молодежью, заводить любовные интриги, в картишки играть. Что? Рассказывал мне Воина, как ты тут повесничаешь! — засмеялся он, грозя пальцем.

Заремба пообещал через несколько дней быть в его распоряжении и удалился, дав себе торжественную клятву никогда в жизни больше не переступать порога его дворца. Сам же отправился дальше бродить по местам всяких сборищ, забав, кутежей, по компаниям картежников и вообще повсюду, где только рассчитывал услышать о Мерече, — так терзало его беспокойство о судьбе Качановского, Кацпера и отряда отбитых солдат. Повсюду можно было видеть и слышать его, к удивлению всех, знавших его возвышенный, строгий образ мыслей и горячий патриотизм. Оппозиционеры, с которыми он встречался иногда у Зелинского или у вдовы-подкоморши, не скупились на осуждения, находя неподобающим его разгульный образ жизни.

— Кто водится с отбросами, того свиньи слопают, — рубнул с плеча Краснодембский.

— С кем поведешься, таким и станешь! — досказал его мысль Скаржинский, с отеческой серьезностью предостерегая его от компании модных, франтовски одетых бездельников.

Не имея возможности раскрыть причину, он поблагодарил их за совет, не обещая, впрочем, исправиться, и продолжал толкаться по всем клубам гродненского света, с возрастающим нетерпением ожидая возвращения Кацпера или какого-нибудь известия о нем.

Однажды, после тяжелой внутренней борьбы, он навестил кастеляна. В гостиной застал только Тереню и Марцина. Поручик сидел посреди гостиной верхом на стуле, вытянув вперед руки, на которых висели желтые шелковые нитки, сматываемые Тереней в клубок.

— Смотрите, вспомнили о нас! — упрекнула она его с первых же слов. — Не оправдывайся, мы знаем, как ты занят по балам и ассамблеям, знаем!

— Мало тебе, Тереня, одного поручика в гарнизоне? Каждый ищет, где ему лучше. Ты здесь не плакала обо мне?

— Зато кто-то другой льет горькие слезы, если не видит тебя каждый день, — тараторила она, наматывая нитки с большой ловкостью. — Все дамы рассказывают друг дружке по секрету о твоих любовных делах, приключениях и победах! Марцин, по рукам получишь, — пригрозила она Закржевскому за какой-то совершенно невинный жест.

Явился камергер в сопровождении неразлучного Кубуся с лекарствами, кучей пледов и печальных жалоб, но поздоровался с Зарембой с демонстративным радушием. Вскоре явилась и кастелянша, более печальная, чем всегда, еще более тихая и задумчивая, созерцательно устремленная в нездешние миры, а за нею — белой тенью испанец, пугающий своим бледным, как бумага, лицом, бездонно черными глазами и всем своим иконописным обликом. Совсем уже под вечер, когда прислуга зажигала канделябры, явилась наконец и Иза. Заремба едва не вскрикнул от удивления, такой странно изменившейся она ему показалась. Она ступала, окутанная полной меланхолии печальной улыбкой, в длинном темном платье, со взглядом монашенки в минуты блаженных видений, такая красивая, величественно благородная и влекущая, что взгляды всех склонились перед ней в безмолвном восторге.