Последний рубеж - [4]

В тот же миг тяжело ударил всё-таки собранный за соседним домом пятидесятимиллиметровый миномёт. С надсадным свистом снаряд вонзился в край окна. Оглушительный взрыв выворотил из башни кусок стены, поднял густое облако пыли. Повалили клубы чёрного дыма. Когда пепельное марево рассеялось, Шульц разглядел в развороченном окне пулемёт с погнутым щитком, опрокинутый на широкий внешний подоконник и покрытый толстым слоем обломков. В ту же секунду из-за ветвистых акаций с противоположной стороны улицы к башне бросились несколько солдат, вероятно, рассчитывая, что пулемётчик убит или оглушён.

Вильгельм передернул затвор оружия и на всякий случай взял на прицел взорванное окно с перевёрнутым пулемётом. Когда солдаты были уже в нескольких десятках метров от башни, её дверь неожиданно распахнулась. На пороге стоял смуглый босой мальчишка в рваных шортах и обгоревшей тельняшке с немецкой гранатой в руке. Его голова была сильно рассечена, русые волосы и перепачканное ружейным маслом лицо сильно залиты кровью. Коротким отточенным движением он метнул в подбегавших солдат гранату. «Грамотно – по навесной траектории, – успел отметить Шульц, – чтобы к моменту взрыва она была на излёте и её нельзя было отбросить обратно». Гренадер перевёл прицел на мальчишку, нажал на спусковой крючок, но тот уже исчез за дверью, и пули лишь высекли из неё ворох щепок.

Раздался взрыв. Высокий фонтан земли и травы с хлёстким ударом вскинулся в воздух. Вильгельму показалось, что ещё не успели разорванные тела его товарищей упасть на землю, как мальчишка поставил обратно опрокинутый пулемёт и вновь длинной очередью пропорол улицу. Солдат, пробегавший в этот момент мимо укрытия Шульца, уклоняясь от пуль, с разбега кувыркнулся к нему за угол.

– Видел, что этот сопляк творит? – выпалил он, прислоняясь спиной к стене и удобнее перехватывая автомат. – На что рассчитывает, непонятно.

– Не говори! – со злостью ответил Вильгельм, перекрикивая звуки выстрелов. – Дали бы пинка под зад, и катись куда хочешь. Но нет же! Видимо, тоже решил гнить здесь среди прочего русского отребья.

Больше двух часов Витя Новицкий в одиночку сдерживал на улице Рубина натиск немецкой роты. Уставшие руки из последних сил давили на тугую гашетку пулемёта. Кровь из разбитой головы вязкими струями стекала на лицо и за шиворот грязной, мокрой от пота тельняшки. По углам комнаты, уткнувшись окровавленными лицами в кирпичное крошево, лежали последние матросы миноносца «Бдительный», убитые снарядом немецкого танка несколько часов назад. Взрыв был такой силы, что винтовка Мосина, вылетевшая в окно, на полствола воткнулась в ближайшую акацию. Витя в это время был в подвале – побежал за гранатами. Он услышал, что наверху прогремел оглушительный взрыв, после которого наступила зловещая гробовая тишина. Матросы больше не стреляли и не перекрикивались между собой. Только снаружи иногда раздавались короткие автоматные очереди и одиночные винтовочные выстрелы, скупо разбавленные резкими сухими командами на немецком языке.

Витя взял ящик с гранатами, втащил его по лестнице в комнату и осмотрелся. Стены были очень сильно – до фиолетовой черноты – обожжены взрывом и забрызганы кровью. Жутко воняло сгоревшим порохом. Оба его старших боевых товарища – последние советские бойцы на Октябрьской площади – с разбитыми головами лежали в углах комнаты, присыпанные пылью, щепками, обломками кирпичей, осколками стекла и снарядов. Под ними быстро растекались лужи крови.

Окно, в проёме которого остывал пулемёт, выходило на угол улицы Рубина и переулка Декабристов. Витя осторожно выглянул наружу. Мимо башни, набирая скорость, с кряхтящим скрипом протарахтел немецкий танк с чёрной квадратной башней. Вслед за ним, выползая из траншей и разрушенных домов, из-за углов и деревьев, неторопливо и поначалу не очень твёрдо шли вперёд многочисленные тёмно-зелёные силуэты. Но с каждым шагом, ободрённые наступившей тишиной, фрицы двигались всё быстрее и увереннее, смыкая на марше неровные ряды и начиная выстраиваться повзводно.

Витя беспомощно сполз вниз по стене, встал на разбитые колени и крепко вцепился исцарапанными пальцами в русые волосы. По грязной щеке прочертила тонкую полоску слеза…

«Вот и всё, – подумал он, – сейчас немцы дойдут до Каботажной пристани, взорвут корабли, на которые так спешили сегодня утром его мать и старшая сестра, и расстреляют многотысячную толпу, в которой те будут стоять, ожидая своей очереди на посадку. А в этой башне, где вся их семья жила до войны, разместится немецкий штаб – прямо в этой комнате, где отец, погибший два месяца назад во время очередной бомбёжки в порту, учил его читать и писать. Немецкие офицеры будут рисовать здесь карты дальнейшего наступления и строить победные планы. А потом где-нибудь далеко на Кавказе фашист застрелит из чёрного автомата его старшего брата Андрея, призванного на фронт в первый день войны сразу после выпускного».

Витя вспомнил, как брат в последний раз обнял его чуть больше года назад у этого окна, в котором сейчас стоял раскалённый, помятый и поцарапанный, больше никому не нужный пулемёт.