Последний романтик - [38]

То, что они увидели в конце разбитой грязной дороги, было совершенством. 107 акров земли, которую Юстас теперь описывает как «классический вторичный южноаппалачский лиственный лес». Эта земля была красива до умопомрачения. Там было всё, что искал Юстас: свежая родниковая вода, много солнечного света, красивый горный ландшафт, ровная земля для посадок, множество деревьев для строительства, потрясающе разнообразная экосистема. Это был смешанный лес с преобладанием берез, рожковых деревьев и оксидендрумов. Воздух в лесу был влажный и тяжелый; подлесок зарос папоротником и травянистыми растениями. Прекрасный климат для ядовитого плюща и медноголовых змей; впрочем, и более безобидные существа и растения имелись здесь в изобилии: форель, дятлы, желтый и розовый венерин башмачок, женьшень, орхидеи, волчья стопа,[41] рододендроны…

Почва под его ногами была пружинистой, черной и влажной. Как большинство лесов американского Восточного берега, этот не был первичным. Это был вторичный лес, восстанавливающийся после вырубки; лес, который снова отвоевал свои позиции после того, как более ста лет назад его срубили и землю стали возделывать, а затем не трогали несколько десятков лет (в этом конкретном случае местных деревенских ребят приманил город у подножия гор и работа на фабриках). Теперь в лесу снова поселились дикие животные и появились деревья. Здесь было полно белок и наблюдались все признаки растущего поголовья оленей. Численность птичьей популяции была просто невероятной; во влажном утреннем воздухе голоса птиц казались Юстасу песней джунглей, восхваляющей саму жизнь. Он подозревал, что неподалеку водятся и горные львы. А может, и медведи.

Впервые Юстас увидел свой участок зимой 1986 года. Стоило ему свернуть с главного шоссе, как он оказался в непроходимых Аппалачах, и по мере того, как он взбирался всё выше и выше в горы Блу-Ридж, это становилось всё более очевидным. Все немногочисленные местные были коренными жителями этих мест. Настоящими, исконными жителями горных деревень. Они жили в лачугах с жестяными крышами в низине, окруженной крутыми горными уступами. Их дворы были заставлены ржавой техникой и доисторическими колымагами, а домашнюю живность – кроликов, кур – они держали на крышах, подальше от лис. Даже словосочетание «жалкое существование» неспособно в точности охарактеризовать тяжелую жизнь, которую они влачили.

Дороги в этих краях были извилистые, без разметки; Юстас даже не знал, туда ли он заехал, поэтому оставил свой грузовичок во дворе одной из полуразвалившихся лачуг и постучал в дверь, чтобы спросить, где находится старая церковь Элли-Черч. Дверь открыла бледная худая женщина в хлопчатобумажном переднике и с нескрываемым ужасом воззрилась на Юстаса из-за москитной сетки. Видимо, никогда еще в ее дверь не стучал кто-либо, кроме членов семьи.

«Она делала тесто для печенья, – вспоминает Юстас, – и руки у нее были в муке, а лицо белое, как мука на ладонях. Увидев меня, женщина затряслась от страха, а когда наконец заговорила, то таким слабым и прерывистым голоском, что я уж испугался, что она в обморок упадет. Она говорила, как те больные люди в больнице, которым тяжело произносить слова, но они всё же стараются. Мне хотелось сказать: „Поберегите силы! Молчите!“ Вот такая она была».

Женщину, открывшую дверь, звали Сьюзи Барлоу, и она принадлежала к тесному клану аппалачских семей, которым вскоре предстояло стать соседями Юстаса. Семейства Барлоу, Карлтонов и Хиксов[42] (ну прямо говорящая фамилия) жили в этой скалистой горной низине, сколько себя помнят. Это были добрые люди, которые любили уединение и до сих пор вырывали зубы самодельными железными щипцами, если возникала необходимость. Они разводили свиней и делали потрясающую солонину, засаливая мясо пятидесятифунтовыми кусками. Разводили гончих для охоты и на продажу. Щенков держали в гостиной; те слепо копошились в большом деревянном загоне и писали на выцветшее лоскутное домотканое одеяло, за которое на нью-йоркском аукционе вполне можно было бы выручить пару сотен долларов. Карлтоны, Хиксы и Барлоу были бедными, но глубоко верующими людьми, свято почитали Воскресенье и трепетали пред библейскими заветами.

«Вот что я вам скажу, – говорит Юстас. – Вы знаете, что у меня есть кое-какие претензии к христианству. Но когда я навещаю своих аппалачских соседей и те говорят: „Не помолишься с нами, брат Юстас?“, я падаю на колени и молюсь. Падаю прямо на кухне, на истертый линолеум, беру их натруженные руки в свои и молюсь от чистого сердца – потому что более искренне верующих людей я не встречал».

Это были идеальные соседи. И идеальная земля. Юстас был готов к воплощению своей утопической идеи. Но не хотел действовать в одиночку.

Хотя на первый взгляд Юстас являл собой романтический американский архетип «одинокого мужчины – покорителя дикой природы», ему по-прежнему отчаянно хотелось разделить свою мечту с женщиной. И проектируя идеальный утопический дом, он одновременно придумывал себе идеальную утопическую жену – в столь же точных и фантастических подробностях. Он совершенно определенно знал, какой она будет, как будет выглядеть и что привнесет в его жизнь.