Последний подарок Потемкина - [67]

Зрелище это было воистину экстравагантным. Только представьте себе: развевающиеся в галопе пейсы; нелепость долгополых лапсердаков; всклокоченные ветром разномастные бороды; кисточки «цицес», свисающие из-под жилетов и раскачивающиеся в ритм аллюра, как колокольчики на буддистской пагоде. Феерично, одним словом… Одна рука придерживает «вечнопадающую» ермолку, вторая держит казацкую пику наперевес, а вот третьей руки, чтобы боевым конем управлять и немае. Господь не дал…

В общем, и смех и грех. Смеха действительно хватало сполна. Смеялись все. Смеялись батальонные командиры. Смеялись гусары. Смеялись драгуны. Казаки. Конюхи. Смеялись и европейские военспецы: принцы де Линь, Нассау – Зиген, графья де Сегюр и де Дама…

Да и сам Светлейший иногда не мог удержаться от смеха, глядя на свое «иерусалимское воинство». Но он не отступался, продолжал свою затею. В памяти жила и по сей день вдохновившая его когда-то картина: Цейтлин, насаживающий на пику покусившегося на его жизнь врага…

– Смейтесь, смейтесь, – говорил Потёмкин, – попомните мои слова: из этих жидяков выйдут лихие рубаки… Когда будут за свою землю рубиться. Дайте им только время… Народы завоевывают свою свободу на поле боя!

И в этом Светлейший оказался прав. Как в воду глядел.

Пройдет сто пятьдесят с небольшим лет, и фразу эту – «народы обретают свободу на поле боя» – повторят создатели Цва хагана́ ле-исраэ́ль. Или сокращенно ЦАХАЛ. Армия Обороны Израиля. Одной из лучших армий мира…

– Действительно, не переживай ты так, Цейтлин! – сказала княгиня Дашкова с чувством. – Нам всем тут перепало от колбасника.

В знак расположения к потерпевшему она даже перешла на «ты». Да и выпито было уже немало…

– И грекам, и славянам. Мы, оказывается, унтерменши. А германцы у нас – раса повелителей! «Ни хера себе, сказал я себе», как говаривал муж мой покойный. А то, что славяне немцам жопу дерут с завидной регулярностью во всех побоищах: от Ледового до Грюнвальдского – это что, не в счет?

Водка и рыжики сделали свое дело. Княгиня потихоньку переходила на ненормативную лексику, которой, кстати, владела в совершенстве. И как филолог. И как русская столбовая дворянка в двадцатом поколении.

– И всё ж таки, что этот фон Ротт так на евреев вызверился? Ведь не из-за религии же?

– Но почему бы и нет? У многих христианских народов весьма понижена толерантность к иноверцам! – со значением произнес Кобенцль.

– Барончик этот не произвел на меня впечатление человека верующего вообще во что-либо. Кроме своей Великой Германии… Кстати, говоря о Великой Германии, – и тут Дашкова в упор посмотрела на австрийского посланника, – граф, а как у вас в великой империи обстоят дела с еврейским вопросом? Императрица Мария-Терезия, покойница, похоже, их на дух не переносила. Слухи ходили, что она с главным финансистом своим через ширмы разговаривала. Это правда?

Всё связанное с великой покойницей Марией-Терезией граф Кобенцль воспринимал очень трепетно и близко к сердцу. Ибо императрица-мать почему-то питала к графу глубокую привязанность, невзирая на его непривлекательную внешность и заурядную внутренность, привязанность, которая весьма способствовала его блестящей карьере при Габсбургском дворе.

– Великая императрица Мария-Терезия чрезвычайно опасалась болезней заразных, – дипломатично отвечал граф, – и посему старалась лимитировать личные контакты… А касательно еврейского вопроса – вот уже десять лет, как, увы, преждевременно почившим императором Иосифом был издан «Эдикт о терпимости». Эдикт сей, который зовется также «Толеранцпатент», позволяет евреям нашей великой империи заниматься ремеслами, земледелием и даже иметь мануфактуры разные, а также нанимать на работу работников-христиан.

– Да, да! – живо отреагировал де Линь, – я очень хорошо знаком с сутью Толеранцпатента. Даже имел честь обсуждать некоторые его положения с покойным императором. Интересная инициатива, безусловно. Но нацелена-то она, по своей сути, на ассимиляцию, не так ли?

– Цель эдикта, – напыжился Кобенцль, – сделать всех субъектов империи «полезными для государства», включая евреев. Втянуть евреев империи во все аспекты жизни империи. Например, несение воинской повинности.

– Ну, а обязательное присвоение германоязычных имен и фамилий? А обязательное преподавание на немецком языке… Это ведь явно толчок к ассимиляции. Причем хорошо продуманный…

– И это тоже предпринято для того, чтобы сделать их истинными гражданами империи. Эдикт дал возможность детям евреев без ограничений посещать общеобразовательные школы и университеты, где профессора, естественно, преподают на немецком… Наша империя велика. В ней проживают многие народы. Необходим язык, объединяющий их. Ну, не на «мадьярском» же наречии нам объясняться, право…

– У меня вопрос слегка деликатного свойства, граф… – многозначительно ухмыльнулся де Линь, – а как вы объясняете то, что не окончившие начальную школу с преподаванием на немецком языке лишены права жениться до 25 лет?

– Это рациональная необходимость, – возразил Кобенцль, – ну, разве может молодой человек, не владеющий в совершенстве языком империи, быть полноценным субъектом империи? К тому же способным создать здоровую настоящую семью?