Последний побег - [72]

В каком-то смысле Хонор и вправду онемела. Ее горло сжалось так туго, что было трудно глотать, хотя она заставляла себя принимать пищу — ради ребенка. Она всегда была тихой, но никогда не молчала так долго. Отказ от слов стал для нее облегчением. Если ты не произносишь слова, их никто не истолкует неправильно. Хотя ее молчание тоже было понято неверно. Зато теперь, когда Хонор не нужно было формулировать свои мысли, чтобы донести их до других, в какой-то момент она вообще перестала думать словами. В первый раз с самого раннего детства Хонор могла сидеть на собраниях и не пытаться связать свои впечатления в мысли, которые надо высказывать вслух. Теперь она просто смотрела, как лучи солнца проходят по тихой комнате, как в них искрятся пылинки, поднятые движениями кого-нибудь из Друзей. Слушала «голоса» насекомых снаружи и уже очень скоро научилась различать треск сверчка, стрекотания кузнечика, трескотню жука и звон цикады. Хонор закрывала глаза и вдыхала благоухание клевера на лугу за молитвенным домом, запах свежескошенного сена, аромат жимолости, росшей во дворе. Теперь, когда она отказалась от слов, у нее обострились все чувства. Это было совершенно иное ощущение, отличное от погружения в себя, которое Хонор переживала на прошлых собраниях, но не менее глубокое и значительное. «Бог проявляет себя самыми разными способами», — думала она.

Постепенно ее молчание утратило первоначальную неловкость, и Хонор почувствовала себя увереннее, находясь рядом с другими людьми. Намного увереннее, чем тогда, когда она говорила. Хотя это было не осознанное решение, Хонор полностью отказалась от речи. Она не задавалась вопросом «почему», а просто принимала свое молчание как некий дар свыше. Но ее молчание беспокоило не только Хеймейкеров, всю общину. Даже квакерам, с их безмолвными собраниями и терпимостью ко всему, что отлично от их представлений, не нравится молчаливое осуждение.

После одного собрания Адам Кокс отвел Хонор в сторонку.

— Я провожу тебя до фермы, — объявил он, уводя ее от Хеймейкеров под пристальным взглядом Абигейл, державшей на руках сына, которого они с Адамом назвали Илией.

— Я хотел бы спросить, почему ты замолчала, но знаю, что ты не ответишь, — произнес Адам. Они с Хонор шли по дороге, грязь на которой засохла твердыми рытвинами, и идти по ней было не легче, чем в весеннюю распутицу. — Джек говорил, ты расстроилась из-за смерти того негра. Мы все скорбели о нем. — Калеб Уилсон созвал поминальное собрание, на котором никто не выступил, потому что никто не знал этого человека. Никто даже не знал, как его звали. — Но это не повод отгораживаться от семьи и общины.

Хонор, разумеется, ничего не сказала.

— Джудит попросила меня поговорить с тобой, — продолжил Адам. — Она думает, может, ты послушаешь человека, которого знала в прошлом. Старейшины воспринимают твое молчание как агрессивное действие. Мне поручили передать тебе, что тебя не просят покинуть общину лишь потому, что ты носишь ребенка. Но когда он появится на свет, ты должна заговорить. Иначе тебе придется оставить ребенка Хеймейкерам и покинуть Фейсуэлл.

Хонор шумно втянула в себя воздух. Она помнила, как строго бридпортские Друзья обошлись с Сэмюэлом, но надеялась избежать подобной участи.

— Я им напомнил, что у тебя был тяжелый год, ты потеряла сестру, Сэмюэла и покинула Англию, хотя, вероятно, тебе следовало остаться дома. Далеко не каждый справится с такими переменами, но иногда это можно понять только задним числом. — Адам помолчал. — Ты должна понять, Хонор: Америка — молодая страна. Мы смотрим вперед, не назад. Не застреваем на горестях и невзгодах, а идем дальше… как получилось у нас с Абигейл. Как, я надеялся, у тебя будет с Джеком. Нельзя задерживаться на плохом. Надо жить дальше и принимать то, что есть. И Хеймейкеров тоже. Они хорошие люди.

Адам ничего не сказал о рабовладении, об отказе от собственных жизненных принципов. Он смотрел на Хонор и ждал от нее ответа. А она разглядывала полевые цветы у дороги: посконник, васильки, красный лабазник.

В следующую субботу, с согласия Хеймейкеров, Адам попросил Хонор помочь ему в оберлинской лавке. Наверное, они подумали, что, обслуживая покупателей, Хонор будет вынуждена заговорить. Однако она продемонстрировала, что для общения с другими людьми вовсе не обязательно произносить слова. Улыбалась, кивала, жестикулировала, и все ее понимали. Несколько покупательниц поинтересовались, почему она вдруг онемела. Многие огорчились.

После обеда в лавку зашла миссис Рид, принесла ножницы на заточку. Какое-то время она наблюдала за тем, как Хонор общается с покупателями жестами и кивками, потом кивнула сама.

— Слова — это еще не все, — объявила она в пространство, сняла очки и протерла их о рукав. — От них больше бед, чем пользы. Может, когда-нибудь я тоже замолчу. — Похоже, ее позабавила эта мысль.

Адам отдал ей ножницы, она подошла к Хонор и произнесла, понизив голос:

— Я слышала про того человека. Печально, да. Но такое случается. Ты не должна молчать из-за этого случая. Если хочешь молчать — твое право, но не впутывай сюда беглецов. — Миссис Рид завернула ножницы в тряпицу и убрала в карман юбки. Потом поправила шляпу, украшенную золотарником. — Доброго дня, — кивнула она Адаму. — И тебе, Хонор Брайт.