Последний остров - [69]
— Ребята… Я, кажется, помираю… Вот вам теперь заботы…
Егорка испуганно всхлипнул и почему-то обиженно замигал глазами. На фоне окна еще кто-то всхлипнул и зажал рот ладошкой. Мишка присмотрелся, с трудом узнал Аленку, только почему же она такая взрослая, даже старенькая на лицо сделалась, а глазищи-то, глазищи какие, по-прежнему огромные, как в день ее приезда в Нечаевку, что же это за новая грусть-печаль на нее навалилась?
И откуда тут взялась Юлька? Она ведь ни разу не была в лесничестве. Вот так Юлька! И чего это она вдруг в его доме раскомандовалась как в своем огуречнике?
— Э! Вояка… Ну-ка, давай поднимайся. Берись мне за шею, вот так, поехали… — она подсунула ему руки под лопатки и коленки, легко подняла с дивана, чему-то загадочно улыбаясь, понесла из дому.
— Куда ты меня… тащишь? Тяжело ведь…
— А помолчал бы, так лучше было… Тяжело… Сиди уж и не трепыхайся, горе луковое.
А каково ему трепыхаться, когда от нескольких сказанных слов сразу обессилел. Голова его уткнулась в Юлькину шею, припушенную мягкими светлыми волосами, ниспадающими на плечи и закрывающими всю спину. «Ну и грива у нее», — подумал Мишка. Юлькины волосы и шея пахли точно так же, как недельный от роду зайчонок, — нежно и светло, чему нет точного названия. Мишка сразу вспомнил сенометку, когда Юлька, дурачась, свалилась с зарода прямо на Мишку. Они упали, присыпанные охапками пахучего сена, но сильнее всех знакомых и привычных запахов скошенного и увядшего разнотравья Мишку неожиданно удивил тогда чистый и ни с чем не сравнимый, какой-то даже светлый запах Юлькиного разгоряченного на солнце тела. Она всего-то на секундочку вдруг затихла, мягко припав к его груди, жарко дохнула в ухо: «Вот так мы вас, мужичков, раз — и в дамки!..» Тут же мячиком отскочила, захохотала и умчалась, а у Мишки еще долго словно в носу щекотало, и он целый день почему-то сердился на взбалмошную соседку и даже не пригласил ее потом в лесничество на вечерюю уху, чем вконец расстроил Егорку.
Юлька по-хозяйски уверенно, но бережно понесла Мишку через широкое подворье, коврово заросшее конотопом.
Под старой бочкой дымил костер. В бочке, наглухо закрытой, плавилось березовое корье, источая черную смолу, которую зовут варом или дегтем, смотря сколько заложено чистой бересты и какой густоты окажется смола.
Егорка и дед Яков стояли в сторонке, как провинившиеся школьники. Так было всегда и везде при появлении быбки Сыромятихи, лишь одна Юлька ее не боялась.
Багровое, исходящее жаром солнце опускалось к перешейку между Лебяжьим и Каяновым, и вся зелень угора, ниспадающего к прибрежной воде, превратилась на время в старый, шитый золотом пурпур. Все, что было дальше с Мишкой, осталось в памяти безотрывно от этого багрового цвета.
Баня приткнулась на самом сбеге тропинки к озеру. Единственное оконце в одну шипку смотрит в сторону закатного солнца, ведь мылись всегда ближе к вечеру и по возможности не зажигали коптилку, даже зимой в сумеречные вечера ею редко пользовались. Все настолько привычно и просто, что свет не нужен: каменка, полок, между ними полубочка с горячей водой, внизу лоханка со щелоком и большая лохань с холодной водой, подле окна лавка. Все по делу и ничего лишнего.
Мишку раздели, внесли в сухое пекло бани и уложили на ополоснутый холодной водою полок. Но доски все равно обжигали — казалось, в крохотное пространство бани ворвался слепящий сноп уходящего к ночи солнца и разогрел до треска стены, потолок и саму огнедышащую каменку.
— …Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас… — откуда-то снизу, как из-под земли, слышался Мишке скрипучий голос Сыромятихи, но смысл в общем-то привычных слов не доходил до его сознания, одурманенного парами настоя белены, который старуха плескала на раскаленную каменку. Сама же она, с распущенными волосами, в одной исподней рубахе, которая не скрывала ее худобу, была похожа на уставшую до смерти ведьму, однако командовала девчонками, будто древняя ведунья своими чудодеями-помощниками.
Юлька с Аленкой, не менее Мишкиного одурманенные беленой, казались ему совсем незнакомыми и даже неживыми существами, то ли сделанными из какого-то оранжевого теста, то ли подсвеченными изнутри полыхающими угольями.
— …Девы непорочные, вечерней зарей заберите все хвори раба Божьего Михаила, скуйте его немочи двенадцатью цепями, двенадцатью замками, двенадцатью ключами…
Обычно на полке парился один мужик, а они уместились втроем. Аленка придерживала голову и плечи Мишки у себя на коленях, а Юлька умудрялась одной рукой и коленками держать всего Мишку. У каждой было по венику из специально подобранных старухой двенадцати трав. Девчонки осторожно поворачивали Мишку и распаривали этими вениками его посиневшее от фурункулов костлявое тело.
— И когда исхудать эдак успел… — ворчала Юлька.
— А ему не больно? — спрашивала Аленка.
Они говорили о Мишке отстраненно, будто не он сам лежал у них на коленях. Это бабкин отвар белены, превращенный над каменкой в хмельной эфир, затуманил сознание и боль Мишки, свел до легкого смущения стыд обнаженности тел в общем-то уже все понимающих и чувствующих девчонок. Однако, когда шипела каменка и хлесткая волна жара заставляла девчонок кланяться, Юлька дурашливо взвизгивала: «Ой, моченьки нет!» — и так прижималась к Мишке, что упругие репки ее грудей вонзались ему то в холку, то в бедро. Мишка и рассердиться даже не мог, лишь отмечал про себя, что Юлька хулиганит и что тело у нее на удивление прохладное, будто не в бане она на полке сидит, а в озере. А бедная Аленка вся полыхала. Мишка чувствовал, как она плавится в этом непривычном для нее пекле, как сердчишко ее начинает колотиться вдвое быстрее, когда ее маленькие, неразвитые груди угольками обжигали его плечи.
Эдуард Андреевич Гранстрем (1843–1918) — издатель, писатель, переводчик; автор многих книг для юношества. В частности, приключенческая повесть «Елена-Робинзон» была очень любима детьми и выдержала несколько переизданий, как и известная «почемучкина книжка» для девочек «Любочкины отчего и оттого». Широкую известность в России приобрели его книги «Столетие открытий в биографиях замечательных мореплавателей и завоевателей XV–XVI вв.» (1893), «Вдоль полярных окраин России» (1885). Гранстрем был замечательным переводчиком.
Пьер Алексис Понсон дю Террайль, виконт (1829–1871) — один из самых знаменитых французских писателей второй половины XIX века; автор сенсационных романов, которые выпускались невиданными для тех лет тиражами и были переведены на многие языки, в том числе и на русский. Наибольшую известность Понсону дю Террайлю принес цикл приключенческих романов о Рокамболе — человеке вне закона, члене преступного тайного общества, возникшего в парижском высшем свете. Оба романа, представленные в данном томе, относятся к другой его серии — «Молодость Генриха IV», на долю которой также выпал немалый успех.
Василий Федорович Потапов (годы жизни не установлены) – русский беллетрист II-й половины XIX века; довольно плодовитый литератор (выпущено не менее ста изданий его книг), работавший во многих жанрах. Известен как драматург (пьесы «Наполеон в окрестностях Смоленска», «Чудеса в решете»), сказочник («Мужичок с ноготок, борода с локоток», «Рассказы Фомы-старичка про Ивана Дурачка», «Алеша Попович», «Волшебная сказка о гуслях-самогудах» и др.), поэт (многие из названных произведений написаны в стихах). Наибольшую популярность принесли Потапову его исторические произведения, такие как «Раскольники», «Еретик», «Черный бор, или таинственная хижина» и другие. В данном томе публикуются повести, рассказывающие о женщинах, сыгравших определенную роль в истории русского государства.
Серия: "Стрела" Во время строительных работ в Керчи в подполе разрушенного дома находят золотую вазу с изображениями из скифского быта и ряд других предметов. Как они туда попали, из какого кургана их добыли, кто были люди, их спрятавшие, - археологи или злоумышленники? Над решением этих и многих других вопросов, связанных с находкой, работает группа археологов. Разгадывая одну загадку за другой, они находят следы тех, кто добрался до сокровищ, а затем находят и самый курган. Находки помогают ученым сделать серьезный вклад в историю скифских племен.
Ее королевское Высочество принцесса Кентская, член Британской королевской семьи – не только высокопоставленная особа, но и талантливый исследователь и рассказчик. Она по крупицам собирает и восстанавливает историю своего рода, уходящего корнями в седое средневековье. «Ртуть» – третий том Анжуйской трилогии, действие которого разворачивается во Франции в XV веке. История жизни знаменитого Буржского купца Жака Кера поистине удивительная. Его смело можно назвать самым успешным предпринимателем в истории средневековой Европы и родоначальником капитализма.
Сибирь издавна манила русских людей не только зверем, рыбой и золотыми россыпями. Тысячи обездоленных людей бежали за Уральский Камень, спасаясь от непосильной боярской кабалы. В 1619 году возник первый русский острог на Енисее, а уже в середине XVII века утлые кочи отважных русских мореходов бороздили просторы Тихого океана. В течение нескольких десятков лет спокойствию русского Приамурья никто не угрожал. Но затем с юга появился опасный враг — маньчжуры. Они завоевали большую часть Китая и Монголию, а затем устремили свой взор на север, туда, где на берегах Амура находились первые русские дальневосточные остроги.
На Собольем озере, расположенном под Оскольчатыми хребтами, живут среди тайги три семьи. Их основное занятие – добыча пушного зверя и рыболовство. Промысел связан с непредсказуемыми опасностями. Доказательством тому служит бесследное исчезновение Ивана Макарова. Дело мужа продолжает его жена Вера по прозванию соболятница. Волею случая на макарьевскую заимку попадает молодая женщина Ирина. Защищая свою честь, она убивает сына «хозяина города», а случайно оказавшийся поблизости охотник Анатолий Давыдов помогает ей скрыться в тайге. Как сложится жизнь Ирины, настигнет ли ее кара «городских братков», ответит ли Анатолий на ее чувства и будет ли раскрыта тайна исчезновения Ивана Макарова? Об этом и о многом другом читатели узнают из книги.
На рубеже XIX и XX веков на краю земель Российской империи, в глухой тайге, притаилась неизвестная служилым чинам, не указанная в казенных бумагах, никому неведомая деревня. Жили здесь люди, сами себе хозяева, без податей, без урядника и без всякой власти. Кто же они: лихие разбойники или беглые каторжники, невольники или искатели свободы? Что заставило их скрываться в глухомани, счастье или горе людское? И захотят ли они променять свою вольницу на опеку губернского чиновника и его помощников?
Отец убивает собственного сына. Так разрешается их многолетняя кровная распря. А вчерашняя барышня-хохотушка становится истовой сектанткой, бестрепетно сжигающей заживо десятки людей. Смертельные враги, затаившись, ждут своего часа… В небольшом сибирском селе Зеленый Дол в тугой неразрывный узел сплелись судьбы разных людей, умеющих безоглядно любить и жестоко ненавидеть.