Последний негодник - [128]

Сьюзен осторожно приблизилась и обнюхала мяч. Поворчав чуток про себя, она взяла игрушку в пасть и поспешно выбежала за дверь. Остальные собаки последовали за ней.

Вир встретил взгляд жены.

– Эти парни готовы на все ради «сама-знаешь-чего», – хмыкнул он. – Я удивляюсь, как они еще на брюхе не приползли.

Он подал руку Лидии, и они стали подниматься по ступенькам.

– Они не получат этого «сам-знаешь-чего», – заметила она. – Во всяком случае, не сегодня. Сейчас у нее не сезон.

– Они наперед смягчают ее сердце, – пошутил он.

– Знаешь, она с изъянами, – напомнила Лидия. – Слишком огромная, да и цвет не тот. Вот почему я приобрела ее почти задаром. Потомство у нее будет сомнительным. Возможно, ты не захочешь сводить ее с твоими породистыми псами.

– Мэллори не так помешаны на родословной, как Баллистеры, – заверил Вир. – Ты вот, к примеру, предпочла лучше иметь отцом незаконнорожденного: ублюдок он там или нет, но, по крайней мере, в его жилах текла благородная кровь.

– Да мне все равно, будь мой отец хоть трубочистом, – возразила ему жена. – Важнее всего, что он по-настоящему любил мою мать и сделал ее счастливой, и перво-наперво старался изо всех сил, чтобы так и было. А это характер и труд – вот что я ценю, а не происхождение.

Вир с этим поспорил бы – да все же знали, что Баллистеры величайшие в мире снобы – но тут они дошли до второго этажа и повернули в семейное крыло. И шутливое подтрунивание потеряло всякий смысл, когда столь болезненно застучало сердце.

Стены были увешаны картинами. Не шедеврами портретной и пейзажной живописи, украшавшими публичные гостиные, а карандашными набросками, акварелями и писанными маслом картинами, более непринужденного и личного характера, запечатлевшими семейную жизнь Мэллори на протяжении поколений.

На полпути к хозяйским покоям Вир задержался перед картиной, которая, он наперед знал, будет здесь висеть. Он не видел ее восемнадцать месяцев. И вот смотрел сейчас. Горло перехватило. Стеснило грудь.

– Это Робин, – пояснил он жене. Трудно было выдавить эти слова, но эти затруднения он предвидел и мысленно подготовился вынести их. – Я рассказывал тебе о нем, – продолжил он. – Лиззи и Эм тоже говорили тебе о брате. Вот, взгляни.

– Красивый мальчик, – сказала она.

– Да. У нас есть и другие его портреты, но этот лучше всех. – Тиски ослабли. – Этот портрет лучше всех передает его натуру. Художник ухватил улыбку, присущую только Робину, словно тот знал лишь ему одному известную шутку. Такая же улыбка была у Чарли. Помоги мне, Господи, каким же я был идиотом. Мне следовало забрать портрет с собой. Как можно взглянуть на лицо парнишки и не узреть солнечный свет? Один Бог знает, как я нуждался в нем.

– Ты и не надеялся найти солнечный свет, – тихо промолвила Лидия.

Он встретился с ней взглядами, разглядев в ледяной глубине ее глаз понимание.

– Я не уверен, что отыскал бы его, не научи ты меня, как это сделать. Я поговорил о Робине, послушал, что рассказывают о нем Лиззи и Эм, – продолжил Вир, голос стал увереннее и тверже. – Проходят дни, и становится легче. И все равно не было уверенности, что сегодня сумею взглянуть на него. Я плохо распорядился памятью о нем, бедном парнишке. Смерть, гниение и черная холодная ярость – вот что я носил взамен этого в сердце. Мальчик того не заслужил, ведь он дарил мне не что иное, как радость, целых шесть месяцев. – Взгляд Вира вернулся к портрету. – Я всегда буду скучать по нему. Потому время от времени примусь горевать. Но у меня столько счастливых воспоминаний. Столько хорошего. Это просто благословенное счастье. И у меня есть семья, с которой можно разделить эти воспоминания. Еще одно великое благословение.

Он мог бы и дальше стоять рядом с ней перед портретом, и говорить и говорить. Но будет еще время так постоять, поговорить, повспоминать вместе.

Во всяком случае, у него на уме уже было другое, и это требовалось совершить в первую очередь.

Вир открыл дверь в герцогские покои и провел Лидию по галерее в спальню.

Спальня была огромной, как и подобает главе семейства, и к тому же теплая. Солнечные лучи на исходе октября сияли на золотистых дубовых панелях и высвечивали мерцающие золотые нити в роскошной синей драпировке, украшавшей два окна и постель. Широкая кровать была огромной и отделана затейливой резьбой. Ложе изготовили несколько столетий назад накануне визита короля Якова I.

– Последний раз я лицезрел эту кровать, когда смотрел на Робина, отходившего в загробный мир, – рассказал жене Вир. – Последнее мое воспоминание – умиравший на ней маленький мальчик. Это воспоминание я ношу нынче в сердце наравне с другими. Все-таки я не слишком опоздал. Я был с ним, когда он во мне нуждался. Это горькое воспоминание, приправленное нежностью, но его я в силах вынести.

– У меня есть такие же, – поделилась Лидия.

Ей тоже довелось сидеть у смертного одра, держа за руки тех, кого она любила, чувствуя, как слабеет и исчезает биение сердца по мере того, как уходит жизнь.

– Твоя мать и сестра, – догадался он.

Лидия кивнула.

Он вплотную приблизился к ней.

– Пусть это станет нашим первым воспоминанием в этой комнате, – предложил Вир. – Я хочу, чтобы оно было совершенным. Чтобы оно стало предвестником всей нашей последующей совместной жизни. Потому что мы вернулись