Последний - на Арлингтонском кладбище - [24]

— Здесь никто не убивает друг друга, так ведь? — спросил Медуик.

— Было несколько… несчастных случаев, — ответил Ричардсон. — Кубинская родовая вражда, что-то в этом роде. Они дожидаются, пока попадут сюда, а потом пуля в спину — и вражде конец.

— Предупредите их всех, что я не кубинец, — сказал Медуик, чтобы рассмешить Ричардсона. Но ему это не удалось. Ричардсон был серьезным парнем.

Какое-то время они ехали молча, потом Ричардсон спросил:

— К чему Лэтем упомянул об олимпийцах?

— Мистер Ричардсон, хочу сказать вам кое-что сразу. Я работаю в управлении всего три недели. И ничего не знаю. Я даже не знал, что наши люди находятся в Гватемале. А олимпийцы для меня просто неизвестное кодовое слово.

— Ну так вот, ты едешь с одним из них, — сказал Ричардсон.

— И вы, разумеется, не скажете мне, кто такие олимпийцы.

Машину потряхивало. Ричардсон крепко сжимал баранку, суставы его пальцев побелели.

— Скоро узнают все, — сказал он, словно разговаривая сам с собой. — В управлении есть патриоты. Есть и болваны, оставшиеся с прежних времен. — Он повернулся к Медуику и, видимо, заметил на его лице удивление, потому что сказал: — Не удивляйся так. К нам, знаешь ли, тоже внедряются агенты.

— Вы хотите сказать, что в ЦРУ есть… коммунисты?

Медуику это казалось немыслимым.

— Конечно, — ответил Ричардсон. И выражение его лица словно бы говорило: «Что за болванов берут на службу в последнее время?»

— А на какой стороне Керрвуд? — спросил Медуик.

— Он против вторжения, — сказал Ричардсон. — Так что делай выводы сам.

Залив Свиней был моментом в истории, — подготовка же заняла целый год. В операции участвовал, можно сказать, цвет богатой кубинской молодежи; смелые и озлобленные молодые люди, внезапно лишенные беззаботной жизни и бежавшие в чужую страну, где у них не было ни денег, ни связей, ни влияния. Они были готовы умереть, лишь бы вернуться домой. И умерли.

Медуик видел их в тот день на вырубке, они отдыхали, небольшой группе американский инструктор объяснял устройство 105-мм орудия, остальные сидели на земле, положив локти на колени, курили, болтали и отпускали по-испански грубые шутки.

По разговору, слышанному накануне, Медуик понимал, что они обречены. Без поддержки с воздуха надеяться им было не на что. Их наивная, беспочвенная вера, что, едва они высадятся, кубинский народ восстанет, довершала эту обреченность.

Внезапно Медуик ощутил сильное желание объяснить им все: сказать, что они должны оставить это безрассудное решение, сохранить свою жизнь. Но тут раздался пронзительный свисток, кубинцы в зеленой рабочей форме вскочили и построились, момент был упущен.

Но это желание не покидало Медуика. На обратном пути он повернулся к Ричардсону и сказал:

— Керрвуд прав, а вы — нет.

Ричардсон стиснул челюсти и промолчал. Медуик не унимался:

— Если вы пошлете их без поддержки с воздуха, они будут уничтожены.

И тут Ричардсон показал свое подлинное нутро.

— Какая жалость!

— Вы не нравитесь мне, — сказал Медуик, и до конца пути оба молчали. Но когда Медуик сошел у казарм, Ричардсон сказал нечто странное:

— Берегись, а то попадешь в чей-нибудь список.

Через три дня Медуик снова был в Вашингтоне, через неделю вся эта поездка в Гватемалу представлялась сном, невозможным, воображаемым, странным эпизодом, не происходившим в действительности, а через три недели он читал о высадке кубинских беженцев на побережье, о том, что самолеты Кастро беспрепятственно пикировали на них, бомбили и обстреливали, видел фотографии трупов и молодых людей, осужденных на пожизненное тюремное заключение, и вспоминал веселых богатых юношей на вырубке в гватемальских джунглях в один из моментов «холодной войны», которая, в сущности, никогда не кончится.

17

— Сколько лет было Ричардсону? — спросил Уильямс.

— Наверно, под тридцать.

— И он сказал: «Берегись, ты можешь попасть в чей-нибудь список»?

— Да. Но это был просто оборот речи. Я совершенно уверен, что он не имел в виду такого списка, как этот, двенадцать лет спустя.

Уильямс вовсе не был уверен в этом, но спросил лишь:

— Вы не слышали, что сталось с ним?

Медуик затянулся сигаретой.

— Слышал. Я член комитета по военным делам, несколько лет назад его фамилия появилась в одном из документов, которые мы изучали. Он был майором у «зеленых беретов», по крайней мере носил эту личину.

— Что это за документ?

— О массовом убийстве. Чего еще можно ждать от Ричардсона?

Уильямс на минуту задумался.

— Вы не могли чем-то рассердить кого-то из так называемых олимпийцев?

— Я вам рассказал все.

Уильямс поднялся.

— Ричардсон не в том возрасте. Ему сейчас должно быть около сорока, а мне кажется, что автор письма помоложе. Но олимпийцы… Помните «Уотергейт»?

— При чем здесь он?

— Я там сталкивался с ними. Если свести людей правых взглядов из ЦРУ и кубинских беженцев, можно ждать чего угодно, включая эту угрозу.

Уильямс направился к двери, Медуик сопровождал его.

— Времени у нас мало, — сказал Уильямс. — Напишите мне все фамилии, какие сумеете вспомнить, и подробности вашей работы у Фулбрайта. Я тем временем наведу справки о Ричардсоне.

Уильямс ушел, и Медуик остался со своими воспоминаниями. В каком-то смысле Гватемала была высшей точкой его жизни, и он до сих пор гордился, что не спасовал перед этим маньяком Ричардсоном. Потом все изменилось. Все пошло под уклон. Его работа у Фулбрайта была рутинной; потом Кеннеди погиб, с помощью Фулбрайта Медуик пробился в конгресс и без его помощи открыл, что там можно иметь кой-какие незаконные доходы, начал загребать их, помногу, и худощавый парень-идеалист, приехавший в Вашингтон как один из «вдохновенных» и бросивший в джунглях Гватемалы вызов правому реакционеру из ЦРУ, погиб под жирком, под ленью, под алчностью.