Отборные воины Тунгаты встали стеной вокруг Дома правителя, ощетинившись копьями, дротиками, мечами. Толпа рабов-строителей добежала до их шеренг и отхлынула, теряя бойцов. И опять кинулась в атаку. Каменные плиты площади окрасились кровью, устилая ее телами раненых и убитых. Однако падали и защитники Дома. Потом с обрыва плато набежали сотни юношей-охотников. Карабкаясь друг на друга, как по живой лестнице, они проникли через окна в Дом правителя, поднялись на крышу, и град камней и стрел обрушился на головы ольмеков. Телохранители дрогнули, шеренги заколебались, воины поспешно прикрыли головы щитами. Многие корчились на земле… Из окон здания выплеснулись языки пламени. Распались ряды ольмекских воинов, отступая в глубину улиц. И тут Аттэхе не поверил своим глазам: от длинных казарм Простых Воинов быстрым шагом двинулись к месту сражения свежие отряды ольмеков. Их вел Вачинга.
— О гнусный койот!.. — Аттэхе в ярости выдрал из бороды клок волос. Почему я не послушался голоса сердца? Тот, кто предал свой род, предаст и того, кому поклялся служить… Берегись, Вачинга!
Люди изгоя атаковали рабов, давая возможность Первым Воинам вновь сплотить свои ряды. Опять густо полетели стрелы, над морем голов поднялись утыканные осколками базальта палицы; скрестились дубины и мечи. Вачинга рассчитывал, сокрушив воинов Аттэхе, снискать славу спасителя Ольмана, тогда можно будет проложить дорогу к власти, устранить Тунгату.
Аттэхе удалось с горсткой охотников пробить в рядах людей Вачинга узкий коридор: он жаждал добраться до изгоя. Вот еще несколько шагов, уже близко. Аттэхе ловко уклонился от дротика, пущенного Вачингой, но дротик вонзился в старейшину тэнков, который следовал за Аттэхе. Старейшина упал, захлебываясь кровью.
— Я доберусь до тебя, изго-ой!.. — завыл Аттэхе. — И задушу…
Он ясно различил перекошенное лицо Вачинга, который бесом крутился в водовороте боя, криками подбадривая своих.
Воины теснили восставших к краю обрыва плато, куда Вачинга замыслил сбросить тэнков и охотников. «Где третий отряд из сельвы? — в отчаянии думал Аттэхе. — Неужели конец? Кто же сохранит для племени знаки Угэма!?»
На храмовую площадь вбежал запоздавший отряд охотников, и схватка вспыхнула с новой силой. Люди Аттэхе воспряли духом. Простые Воины повернули назад. «Слава Угэму!.. — мысленно воскликнул Аттэхе. — Он услышал мой призыв». Вачинга успел скрыться в гуще отступавших ольмеков. К тому же облака дыма горевшего Дома заволокли поле боя. Люди сельвы не щадили змееликих. Их ловили сетями из пальмовых волокон, душили лианами, разбивали черепа, пронзали копьями. Хмельная, туманившая разум весть о победе исторгла из тысяч глоток ликующий рев… Тэнки метались по улицам и площадям Ольмана, чего-то искали, горя жаждой действия. Какой-то великан взобрался в проем окна Дома правителя, потряс дубинкой и подал мысль, созвучную желаниям восставших:
— Круши-и лики!.. Си нэ-е гэм-м!
Тэнки, охотники, рабы засвистели от удовольствия. Спустя минуты они уже колотили молотами из базальта и глыбами по изваяниям правителей, особенно Тунгаты, норовя сбить у него толстый нос и глаза из серпентина. Но сверхтвердый базальт едва крошился… Тогда рабы возвели помост, вкатили на него обломки скал и валуны того же базальта и обрушили на изваяние правителя. Брызнула во все стороны черная крошка, поднялась туча пыли. Кое-кто с уханьем и присвистом ломал стены Дома правителя, а с барельефа все так же грозно скалился бог ольмеков с чертами человеко-зверя.
А назавтра Аттэхе готовился идти с отрядами к Острову жертв, чтобы пленить Тунгату и наказать предателя Вачингу: вождь восставших думал, что изгой бежал туда же. Но пришла весть, что восстание перекинулось и туда. Войско правителя рассеяно, а сам он пал в битве.
* * *
Аттэхе повернулся лицом к руинам, чтобы перед уходом в сельву насладиться видом поверженного Ольмана, так долго истязавшего сынов Угэма. И вдруг прилетела стрела, она пробила грудь Аттэхе и замерла, упруго подрагивая оперением.
— Су нэ го-о… — изумленно выдохнул Аттэхе, качнулся и стал падать ничком.
Его подхватили Шраморукий и один из охотников.
— Скорей зовите Белого Отца… — цедил Аттэхе из последних сил. — А изгоя ищите в руинах!.. Там он, дважды предавший.
Вачингу притащили пять дюжих тэнков — он не сопротивлялся, лишь с непонятным сожалением смотрел на Аттэхе: тот висел на плечах Шраморукого, отчаянно боролся со смертью. Потом изгой глухо, неразборчиво забормотал, его мертвые глаза ожили, лицо исказила гримаса отчаяния. Никогда не быть ему правителем Ольмана, город поглотит сельва, а сам он исчезнет из памяти людей. Без следа! И, осознав это, Вачинга страшно завыл, раздирая лицо ногтями, потом выхватил из складок плаща обсидиановый нож и всадил себе в сердце.
Аттэхе тоже прощался с ярким солнцем, синим небом, с теми, кого любил. Стрела в его груди торчала, ибо он запретил вытаскивать ее: хотел продлить минуты ясного сознания. «Где ты. Белый Отец, почему не идешь?» Аттэхе мучился, ждал, не зная, что изгой выследил тайное убежище и час назад убил сказителя. Черная мгла застлала глаза вождя охотников сельвы, но на миг Аттэхе снова увидел солнце и лица своих людей. Мощным, как в молодости, голосом (так ему показалось), а на деле чуть слышно произнес:
