Последний Лель - [41]

Обрадовался Гедеонов другу.

Но, узнав, что с Офросимовым деньги, странной задрожал дрожью:

— Ой, денежки! — тер он уже лихорадочно руки. — Жди того наследства, мать бы…

Не мог дышать ровно. Дождавшись вечера, потащил друга на прогулку.

За скрытыми чернокленом беседками, в саду, под непроходимыми рядами жасмина, вдруг, выхватив револьвер, выстрелил в упор в Офросимова.

Упал тот навзничь. Безнадежно раскинул руки. И умирающие, помутнелые глаза уставились на Гедеонова упорным взглядом… Непереносимо страшен был этот взгляд. Мир содрогнулся бы от него… Гедеонов же только отвернул острое, перекошенное лицо. И чтобы скорее прикончить друга, хляснул его дулом револьвера по темени. Серые мозги, перемешанные с кровью, брызнули по траве…

В саду вырыл Гедеонов тайком яму. Закопал труп друга. В спешке забыл даже взять деньги.

Перед рассветом уже, преследуемый странными голосами и призраками, вспомнил, что ведь деньги-то остались… Но откапывать труп было поздно. Впору было только заметать следы убийства…

Следы Гедеонов замел. Но его точило. Напрасно искал он, как бы избавить себя от пыток, странных голосов, привидений и вещих знаков кары…

Поставил часовню с неугасимой лампадой на могиле друга. В навьи проводы, тайком, закопал крест. Но не помогло. Умирающие, непостижно страшные глаза преследовали его и пытали лютой пыткой…

— Выстрою-ка церковь на крови… — надумал Гедеонов. — Говорят, помогает…

И закипела работа…

Из-под разобранной часовни каменщики нечаянно, закладывая фундамент, вырыли полусгнивший труп Офросимова, изъеденный червями и подземными гадами. В страхе разбежалась рабочие…

А Гедеонов, ощупав гнойный, зловоенный труп, достал из-под шелкового жилета толстый кожаный бумажник. Подсчитал деньги — десять тысяч. И, обрадовавшись, что на постройку церкви как раз хватит, зарыл труп там же. Каменщикам же строго-настрого заказал шалтать о трупе.

— Это — утопленник… — твердил он перепуганным рабочим. — В озере утонул… Ну, а как утопленников хоронить на кладбище запрещено — его тут и схоронили…

Каменщики подмагивали:

— Как же они под комплицу его засунули-то? Чудно что-то…

— Не поймут, дураки! — кипятился Гедеонов. — Часовня после была поставлена, мать бы его…

Выстроили церковь. Освятили.

Но не помогла и она Гедеонову. Призрак с жутким, непереносимым взглядом ходил за ним и пытал люто.

Прослышал Гедеонов про злыдотников, пророков зла. Переодевшись странником, пошел тайком к ним в лесные их кельи. Но злыдотники велели не залечивать язвы духа, а растравлять их.

— Не-ет, это не дело… — стискивал Гедеонов зубы, уходя от злыдоты. — Клин надо вышибать клином…

Тогда же злыдотники по доносу Гедеонова высланы были в Сибирь, а кельи их заколочены. Сам же Гедеонов уехал опять в Петербург шабашить по-старому, по-бывалому. Но теперь уже скрыто и тайно.

Было открыто «общество защиты детей от жестокого обращения». Гедеонов, собирая на улице приглянувшихся ему бездомных девочек и мальчиков, вез их к себе в дом… И там насиловал их. А после, строго-настрого запретив им говорить, где были и что с ними делали, отпускал.

— Клин надо вышибать клином! — скрежетал зубами Гедеонов, дрожа и сжимаясь.

Узнавший о его приезде дед-вельможа, боясь мести, сменил гнев на милость и пригласил внука к себе во дворец.

Но Гедеонов не очень-то шел к деду. Только раз как-то нечаянно залучил в особняк к нему с молчаливой, странной какой-то девочкой.

Старик-вельможа, больной и дряхлый, лежал уже в постели. Приход внука его очень обрадовал.

— П… По-целуемся… — шептал больной, подставляя Гедеонову посинелые, полумертвые губы. — Прощаю все… Прости и ты… Ради бога… — молил он внука.

Но тот, не глядя на старика, — выслал сиделку и затворил в спальню дверь.

— П… прр-щаю… — бормотал вельможа. — Про-сти-ии ты… А?..

— Ага… старый хрыч… — прошипел Гедеонов, задыхаясь.

Молча раздел перед глазами больного девочку донага. Завязал ей платком рот. Надрезал сосцы.

— Кр-ро-о-вушка! — хохотал Гедеонов, костлявыми стискивая, длинными пальцами хрупкое тельце глухо стонущей и бьющейся девочки. — Ой, кро-овушка-матушка!.. Ах, девчушечка ж ты моя голопузенькая!..

Впившись, как пиявка, в грудь девочки, горячо сосал из нее горько-соленую, обильно льющуюся густую кровь. Пил жадными глотками. Ныл:

— Кровушка… Кровушка…

Разбитый параличом старик, вперив остановившиеся, расширенные, побелевшие глаза в Гедеонова, непонятное что-то промычал. Шевельнул чуть заметно синими, непослушными губами да так и застыл…

Вытер Гедеонов залитые кровью губы. Подошел к деду. И зеленые острые глаза его налились сукровицей…

— Я-я т-тебе покажу, как нравственность наводить… — екнул он, трясясь и брызгая ядовитой слюной.

Схватил старика за горло внезапно и емко, как удав. Поднатужившись и грузно навалившись на него грудью, беспощадно, точно обвалившийся камень, придавил его, онемелого, синего, увидевшего свой конец, к стене…

Руки Гедеонова были крепки, как железо.

Сгорел старик. Тело его, посинелое и закостеневшее, скомканной валялось на постели, поломанной грудой под шелковым одеялом…

Гедеонов поднял с ковра нагую, окровавленную, тяжко и глухо стонавшую девочку. Одел ее, обессиленную, немую. Вышел с нею молчаливо и бесшумно из спальни через ряды раззолоченных комнат на улицу. И, усевшись в ожидавший его у подъезда закрытый бесшумный автомобиль, укатил глухими переулками в загородный вертеп…