Последний крик моды. Гиляровский и Ламанова - [4]

— Ждем врача, но только для проформы, чтобы подписал протокол, — сообщил мне следователь. Он вынул папиросу, но потом, поняв, что даже от нее одной вся комната заполнится дымом, убрал обратно в толстый латунный портсигар.

— А кто врачом? — спросил я.

— Зиновьев. Знаете такого?

— Павел Семенович? Конечно.

Я внимательней посмотрел на покойного. Теперь мне стала понятна некоторая скованность пристава — дельце было из таких, о которых не принято было писать в приличных газетах. Судя по внешности, молодой человек принадлежал к той породе, которая женскому обществу предпочитает мужское — и отнюдь не для спортивных занятий. Длинные волосы рассыпались по серой залатанной подушке. Руки, сложенные на груди, были ухоженными, как у дамы. Он был, безусловно, красив при жизни. Несмотря на вываленный посиневший язык было заметно, что красота эта — иного толка, чем красота мужская.

— Да-да-да, — многозначительно кивнул следователь, заметив, что я гляжу на мертвого юношу. — Вам в голову приходит то же, что и мне?

— Возможно.

— А мы сейчас проверим.

Он подошел к девушке и коснулся ее плеча.

— А ну-ка, милая, ответь мне на несколько вопросов.

Аня беспомощно взглянула на человека в расстегнутом коверкотовом пальто.

— Скажи мне, только честно, твой братец он же был… педерастом, не так ли?

Меня передернуло от его прямолинейности. Я даже сделал шаг вперед, но следователь поднял палец — мол, не мешай.

— Это неправда! — с чувством сказала девушка. — Он был нормальный.

— Ну-ну, — покачал головой следователь. — Теперь уже нет смысла скрывать. Теперь уже все равно.

— Нет!

— Хм… — следователь нахмурился. — Так он тебе ничего про это не говорил?

— Он не такой!

— Сейчас придет врач, и я попрошу его проверить, — пригрозил следователь.

— Нет! Не трогайте его! Пожалуйста.

— Ну вот, — следователь повернулся ко мне и снова вытащил носовой платок. — Что и следовало доказать. В этой среде самоубийства не редкость, — и снова закашлялся. — Извините, простыл. Никак не отпускает. Уже вторую неделю кашляю. Никакие лекарства не помогают. Черт-те что! Жена говорит — покажись врачу, может, чахотка? Не дай бог — на одном лечении разоришься. Так что подожду — может, само пройдет.

— Он не был таким! — Девушка встала и схватилась за металлическую спинку кровати. — Другие его тоже постоянно дразнили. Что же это такое! — крикнула она. — При жизни человека травят, после смерти — тоже! Имейте же хоть немного совести!

Пристав за столом обернулся и вопросительно взглянул на следователя — не надо ли укротить девчонку? Но тот только покачал головой.

— Отчего же у него такие волосы? — спросил он. — Да и руки! Пианист он, что ли?

— Он поэт!

— Поэт? Стишки писал? Где же они?

Девушка метнулась к столу, потеснила пристава и с трудом вырвала на себя рассохшийся ящик, из которого посыпались листки. Несколько из них прилетели прямо к моим галошам. Я нагнулся и поднял их. Листки были исписаны неразборчивым почерком — строфы указывали, что это были действительно стихи. Следователь отобрал их у меня.

— Семенов, приобщи. — Он сунул листки приставу. — Посмотрим, что за стихи.

Девушка с трудом положила ящик на столешницу и снова вернулась к покойнику.

— Юрочка, — пожаловалась она. — Зачем ты меня бросил, Юрочка? Как же я теперь без тебя? Что я маме скажу? Не уберегла тебя.

— А где ваша мама проживает? — спросил следователь.

— В Ярославле.

— А вы, значит, с братцем в Москву приехали?

Девушка кивнула.

— С какой целью?

— Я — работу искать. Он… он хотел заниматься литературой… стать настоящим поэтом, печататься.

Я с жалостью посмотрел на юношу: ведь мне было знакомо это желание — я и сам начинал с публикации стихов в журналах.

— Может, прикрыть его пока? — спросил я следователя.

— Подождем доктора, — отрезал тот.

Впрочем, доктор не заставил себя долго ждать — в коридоре послышался стук шагов и голос Зиновьева, который спрашивал у дворника, где искать нумер с покойным. Потом дверь отворилась, и Павел Семенович вошел со свойственным ему хитрым прищуром глаз. У доктора была черная борода и сверкающая лысина — и обычно он шутил, что с возрастом у него все волосы сползли с макушки к подбородку.

— Ну-с… Где у нас тело? — начал он, но потом увидел Аню и немного смутился. — Прошу прощения, мадемуазель, вы случайно не родственница?

— Сестра это, здравствуйте, Павел Семенович, — подал я голос.

Зиновьев обернулся ко мне.

— Ба! Ба! Владимир Алексеевич! А вы-то тут какими судьбами?

— Случайно.

Доктор погрозил мне пальцем, а потом повернулся к следователю.

— Вася, сестру надо бы того… удалить.

— Одну минуту, доктор, — ответил следователь и позвал пристава: — Семенов! Давай заканчивай.

— Ага! — буркнул пристав, поманил к себе девушку и ткнул пальцем в бумаги. — Вот тут распишись. И тут… И тут.

Как только Аня поставила свою подпись, следователь велел ей выйти в коридор, но далеко не удаляться — если вдруг придется ее снова допросить. А потом он повернулся ко мне:

— Да и вам пора, господин репортер, нечего тут стоять.

— Ах, оставь его, Вася, — заступился за меня доктор Зиновьев. — У Владимира Алексеевича такие связи!.. Такие связи!..

Следователь явно засомневался в своем желании выпроводить меня. Тогда я помог ему укрепиться в этом сомнении, вынув пару визитных карточек из своего портмоне и продемонстрировав их следователю Васе.