Последний козырь - [6]

Богнар улыбнулся, обнажив мелкие белоснежные зубы и крупные десны. В следующее мгновение улыбка исчезла, и глаза его снова прицелились в Наумова:

— Браво, полковник, брависсимо! В ваших словах прозвучали независимость, достоинство и воинский патриотизм… Честь имею!

…Павел, мысленно «прокручивая» события этих двух недель, с нескрываемым интересом разглядывал Врангеля. На ум пришли слова генерала Домосоенова: «Если вы, батенька мой, не видели нового вождя нашей многострадальной армии, идите на торжественный молебен. В такое время взвалить на себя тяжкое бремя великой ответственности за судьбы священной борьбы против взбунтовавшейся черни может только человек, отмеченный милостию божией. Печать ее лежит на его лице».

«Да, в нем есть что-то необычное, — подумал Павел. — Массивный подбородок? Слишком длинная шея?… А уши! Без мочек, заострены кверху, огромны и прижаты, как у норовистого жеребца… Ну и, конечно, позер — стоит, будто перед объективом фотоаппарата».

Епископ Вениамин вернулся к аналою. Раздались воинские команды. Полки гулко отстучали шаг на месте и перестроились в резервный порядок. Главнокомандующий поднялся по ступеням к памятнику адмиралу Нахимову и обратился к войскам и к народу, собравшемуся на площади:

— Слушайте, русские люди! — начал он резким властным голосом и высоко вскинул руку. — Слушайте, за что мы боремся… За поруганную веру и оскорбленные святыни!.. За прекращение междоусобной брани!.. За то, чтобы русский народ сам выбрал бы себе хозяина!.. Я верю, что господь не допустит гибели правого дела. Зная безмерную доблесть войск, я непоколебимо верю, что мы дождемся светлого дня возрождения единой неделимой России… Помогите мне, русские люди, спасти родину!

Главнокомандующий закончил речь, и церковный хор грянул: «Ныне прославишься, сын человеческий…»

Началась церемония возложения венков. Офицеры, несшие первый венок, подошли к памятнику и замерли. Врангель прикоснулся к венку.

В течение апреля главнокомандующий возложил венки к памятникам прославленным флотоводцам Лазареву, Корнилову, Истомину и другим героическим россиянам. И всякий раз в его душе крепла уверенность, что роль, отведенная ему самому в истории многострадальной родины, позволит благодарным потомкам воздвигнуть еще один памятник. Ему.

Врангель представил этот памятник в бронзе, на массивном постаменте именно здесь, на этой площади. Памятник Нахимову уже теперь можно перенести на Малахов курган — туда, где адмирал был смертельно ранен. Стоит же памятник адмиралу Истомину в том месте Камчатского люнета, где он погиб…

Последним был возложен венок от начальника управления снабжения генерал-лейтенанта Вильчевского. Сделать это было поручено генералу Домосоенову и полковнику Наумову.

Возложив венок, Наумов отошел к группе офицеров, составивших «второй эшелон» свиты главнокомандующего, и стал наблюдать за продолжением церемониала. Готовилось установление иконы святого Николая-чудо-творца.

…Подойдя к памятнику адмиралу Нахимову, дьякон Савелий поставил киот у основания постамента и помог его преосвященству установить в него икону. Наблюдая за этой церемонией, Павел не заметил, как к нему подошел полковник Богнар.

— Не правда ли, господин полковник, великая ектенья возбуждает патриотические чувства?

Их взгляды встретились: напряженный, с прищуром — Ференца Богнара и открытый, спокойный — Павла Наумова.

— Видите ли, — ответил Наумов, — у меня великая ектенья возродила веру в то, что, как сказал главнокомандующий, «господь не допустит гибели правого дела».

— Вот именно, — согласился Богнар и тяжело вздохнул. — Не знаю почему, но меня не покидает чувство обеспокоенности. Все кажется, что сегодня может произойти что-то такое…

— Это естественное состояние человека, на котором лежит тяжкое бремя ответственности. Вам, должно быть, кажется, что может произойти диверсия?

— Нет, это исключено. Все подходы к бульвару перекрыты. В этих условиях диверсия — самоубийство.

Он повернулся в сторону и подал знак рукой. К нему тотчас подбежал человечек в сером клетчатом костюме и шляпе канотье.

— Вы внимательно осмотрели венки при их изготовлении и у памятника? — спросил Богнар.

— На ощупь-с, господин полковник, на ощупь-с, каждый листик со вниманием-с. Не извольте сомневаться, — угодливо просвиристел шпик и, вытащив из заднего кармана платок, вытер мгновенно вспотевшее кругленькое личико и туго закрученные усики.

— А икону?

— Внешне-с, господин полковник, только внешне-с.

Батюшка сами устанавливали и не дозволили. Не смей, говорят-с, греховодник этакий, к божественному лику притрагиваться. Я ему: «Это приказ лично их высокоблагородия полковника Богнара». А он: «Сгинь, еретик поганый, прокляну!»

— Идите на свое место! — раздраженно бросил Богнар.

Шпик юркнул в толпу. Богнар беспокойно посмотрел по сторонам, ища кого-то. Потом взял Наумова за локоть и доверительным тоном сказал:

— Послушайте, Павел Алексеевич, я не могу отойти от главкома, а этим идиотам доверять, как вы сами убедились, нельзя. «Батюшка не дозволили, прокляну, говорит-с», — передразнил Богнар своего шпика. — Не смогли бы вы подойти к иконе на поклон и заодно осмотреть ее. Вы знаете, у меня возникло подозрение.