Последний конфликт в независимой Греции: Союзническая война 220–217 гг. до н. э. - [72]
Попытка путча, по мнению Ф. Уолбэнка[437], свидетельствует о том, что Ликург не оправдал надежд народа на перемены. В таком ракурсе, обещание Хилона продолжить социальные реформы, конечно, могло привлечь на его сторону бывших клеоменистов. Однако здесь следует сделать одно уточнение. Полибий говорит, что за Хилоном шло всего двести человек и что его сторонники были из толпы (Polyb., IV, 81, 3). Данное замечание свидетельствует в пользу того факта, что гибель новых спартанских арендаторов при Селассии, вероятно, решила проблемы перераспределения земли[438]. Кроме того, наличие даже в среде эфоров бывших клеоменистов позволяет утверждать, что земельная реформа официально отменена не была. В противном случае, на стороне Хилона оказалось бы гораздо больше недовольных. Ликург, видимо, не стал продолжателем дел этого реформатора, поэтому не пользовался доверием тех эфоров, которые принадлежали к клеоменистской партии[439]. Именно на существующих разногласиях между царем и эфорами и намеревался сыграть Хилон, уничтожив лишь эфоров — сторонников Ликурга (Polyb., IV, 81, 4). Однако он не учел тот факт, что Ликурга и клеоменистов сближал один немаловажный фактор — общий враг. Антиахейская позиция Ликурга и его успешные, хотя и скромные, боевые действия против Эллинской лиги, напоминавшие начало Клеоменовой войны 229–222 гг., привели царя к компромиссу с этой партией. В целом его внешнюю политику даже можно назвать проклеоменовой. Таким образом, вполне понятно, почему народные массы не поддержали Хилона: во внутренних делах уже не было былой остроты социальных противоречий, да и в области внешней политики — действия Ликурга вполне устраивали большинство спартиатов.
Не оказала поддержку Хилону и спартанская молодежь. Молодые люди жаждали реванша после поражения в Клеоменовой войне, и Ликург предоставил им возможность возродить былую воинскую славу Спарты. Хилон, захватив власть, не предпринял никаких военных действий против членов Эллинской лиги, не смог превзойти отвагой, храбростью, полководческими способностями Ликурга. Сторонниками Хилона, таким образом, не стали ни бывшие приверженцы Клеомена, ни молодежь. За ним шли только его друзья и плохоуправляемая масса бедноты. Однако удовлетворение надежд последних на социальные реформы таило в себе опасные последствия. Выполнив требования толпы, Хилон вступал в конфликт не только с зажиточными, но и со средними слоями населения. В силу этих обстоятельств, можно предположить, что Хилон вовсе не собирался проводить социальные преобразования, а его заявления носили демагогический характер.
Следует рассмотреть и внешний фактор в этой попытке переворота. Хилон едва ли был проахейски или промакедонски настроен[440]. Факт его бегства в Ахайю не дает оснований утверждать, что путч был инициирован Аратом или, тем более, Филиппом. Македонский царь первый год кампании провел в Акарнании и на военные действия в Пелопоннесе не оказал никакого влияния: он не откликнулся на ахейскую просьбу о помощи и не прислал войска (Polyb., IV, 61–66). Это была его первая самостоятельная война. Невозможно предположить, что царь с юных лет был талантливым политиком, дипломатом и военным. Ситуация изменилась к следующей операции. Зимой 219 г. он почувствовал уверенность в своих силах — его кампания в Пелопоннесе прошла удачно (Polyb., IV, 67–80). Однако, Хилон не мог надеяться на помощь македонской армии, поскольку с Филиппом в поход отправились незначительные силы[441]. В разгар зимы, когда произошел путч, Филипп находился в Трифилии (Polyb., IV, 81, 1), уже заканчивая победное шествие по Пелопоннесу. Однако, находясь в непосредственной близости от Спарты, он не воспользовался благоприятным моментом смуты, чтобы ввязаться в нее. Филипп предпочел остановиться в Мегалополе, а позднее и вовсе распустил своих воинов (Polyb., IV, 87, 13). Если даже мы выскажем предположение, что царь неслучайно оказался так близко от спартанских границ, то для Хилона факт близости македонских сил был не поддержкой, а скорее компрометирующим фактором. В Спарте были слишком сильны антимакедонские настроения; присутствие македонян могло вызвать лишь гнев и раздражение, но отнюдь не симпатии к Хилону.
Справедливо также замечание Д. Мендельс[442] об отношении Полибия к Филиппу. Историк не упускал случая подчеркнуть отрицательные стороны царя. Но в случае с Хилоном, он не воспользовался такой возможностью. О переменах в характере македонского лидера Полибий говорит лишь в связи с попыткой Филиппа ввести гарнизон в крепость мес-сенцев. Но это событие произошло гораздо позднее путча в Спарте — в 215 г. Таким образом, в источнике нет никакого намека на сотрудничество Хилона с Филиппом.
Не следует забывать и еще один важный вектор политики македонского царя в этот период: он считался с условиями Общего Мира, включенными в договор Эллинской лиги[443]. Одно из условий оберегало автономию греческих государств. Конечно, в условиях войны говорить о соблюдении автономии нелогично. Филипп, естественно, нарушал этот пункт соглашения
