Последний камикадзе - [56]

Годзэн молча поклонился.

Но попытка отвести от него угрозу заключения в военную тюрьму не удалась. Или же Годзэн не прекратил своей агитации, или же матрос 1-й статьи не сдержал слова и выдал «военную тайну».

— Старший лейтенант, — обратился к нему капитан, сосед по палате, — кто этот одноногий, с которым вы разговаривали во дворе?

— Бывший механик с «Акаги».

— Его и еще нескольких матросов сегодня ночью арестовали жандармы.

— За что?

— Они обычно об этом не распространяются. Но я слышал, что за враждебную агитацию.

— Не может быть! — Ясудзиро удалось довольно естественно изобразить удивление. — Такой был примерный унтер-офицер. Куда же его под арест, у него рана не закрылась!

— Ничего, — улыбнулся капитан, — в тюрьме у него быстро все заживет.

Ясудзиро вышел из палаты с гадким осадком от разговора. И почему-то было жалко одноногого Годзэна.

2

Спасаясь от госпитальной скуки и от неприятного общения с соседом по палате, Ясудзиро набросился на газеты и журналы. Особенно внимательно он перечитывал сообщения о боевых действиях. Некоторые статьи военных комментаторов приводили его в недоумение.

Японская пропаганда оценила сражение у атолла Мидуэй как свою победу. Но где же эта победа? Атолл остался в руках американцев. Авианосное соединение потеряло лучшие ударные корабли. Фактически японский флот оказался без авиационного прикрытия.

Американские потери на фоне японских были весьма незначительными. У них затонул только авианосец «Йорктаун» и эсминец «Хамман».

И это называется победа?

Почему их обманывают? Неужели кому-то нужно, чтобы он, воин и самурай Ясудзиро Хаттори, не знал правды? Или же эта правда, не сдобренная ложью, чересчур неприглядна?

В начале декабря Ясудзиро выписали из госпиталя. Он ходил без трости, почти не хромая. Но общее состояние здоровья оставалось слабым и удручающим. Медицинская комиссия временно не допустила его к полетам, предоставив месячный отпуск с выездом к семье.

Сбросив опостылевший за долгие месяцы болезни халат, насквозь пропитанный запахами лекарств и дезинфекции, он надел новую форму, только что принесенную от портного. Старая со всем его имуществом пошла ко дну вместе с «Акаги». Пока он находился в госпитале, ему был присвоен чин капитан-лейтенанта, а грудь мундира украсила еще одна награда — орден Золотого коршуна — высшая награда за летные заслуги.

Обласканный милостью микадо, с деньгами, скопленными за четыре месяца, он ехал домой, к родителям, к Тиэко-сан и дочери Сатико. Но ему было невесело. Он возвращался в Хиросиму израненным и контуженным, отстраненным от полетов, со своими грустными раздумьями и сомнениями. Это не было возвращение с победой.

А на Тихом океане не смолкал гул сражений. Американцы шли в контрнаступление.

Глава семнадцатая

Роберт Харрис поставил в стенной шкаф спортивный чемоданчик с бейсбольными доспехами и переоделся в пижаму.

Вот уже скоро два месяца, как они вернулись в Гонолулу с атолла Мидуэй.

Победа над армадой Ямамото досталась нелегко. В сражении за остров Мидуэй немало его товарищей из армейской авиации погибло, и это угнетало; зато на тех, кто остался в живых, фортуна опрокинула рог изобилия.

Америка чествовала своих героев. Командование реквизировало для летчиков лучшие отели Гонолулу, чтобы они могли встряхнуться и прийти в себя от пережитых ужасов.

Роберт Харрис и Чарлз Мэллори жили как на модном курорте, наслаждаясь покоем и комфортом. Пилоты гораздо чаще играли в регби или бейсбол, чем поднимались в небо для тренировки.

Парни из 332-й эскадрильи выглядели браво: смуглые от загара, с выгоревшими от солнца и морской воды волосами, веселые, полные энергии и желания проваляться на пляже Уайкики до самого разгрома Японии.

В августе на Уайкики был великолепный прибой. Вот когда отвели душу любители покататься на досках!

Личный состав 332-й эскадрильи не хотел утруждать себя ни думами о завтрашнем дне, ни мыслями о том, что за много тысяч миль от Гонолулу идет война, хотя каждый интуитивно чувствовал, что их праздность — это затишье перед грозой.

Мысленно они желали одного: чтобы затишье продолжалось как можно дольше.

В дверь номера постучали.

— Войдите, — откликнулся Роберт, застегивая пуговицы на пижаме.

На пороге стояла Кэт, снимая темные очки.

— Хау ду ю ду, Малыш! Не ожидал визитеров?

— Какой приятный сюрприз! Извини, что я по-домашнему.

— Можно подумать, что я вчера не видела тебя на пляже в плавках.

— Пляж — это совершенно другое дело. Там люди ближе к природе.

Кэт подставила щеку для поцелуя.

Роберт обнял ее и, легко приподняв, взял на руки.

— Потише, Гризли, так задушишь меня. Ты что, не умеешь понежнее?

— Это от радости, что ты здесь.

— Посади меня в кресло и дай чего-нибудь выпить прохладительного.

— Выпить — пожалуйста, но кресло… слишком ты хороша и слишком я долго ждал, чтобы отпустить тебя.

После ухода Кэт заглянул Чарлз Мэллори:

— Привет, Боб! У меня кое-какие новости.

— Выкладывай.

Но Чарлз не спешил. Он сел в кресло и плеснул в бокал из пузатой бутылки, из которой только что пила Кэт. Устроился поудобнее, положив ноги на журнальный столик. Вид у него был такой, словно за свои новости ему полагался гонорар.