Последний из удэге - [32]

— Вы откуда, дедушка? — робко спросила Лена.

Он ответил не сразу, а точно подумав немного:

— Мы-то откуда?.. Мы-то в боге живем… А бог, он повсюду, он повезде… — И он взглянул на Лену глубоко спрятанными, маленькими блестящими глазками.

У Лены занялось дыхание.

— Давно вы так… — Лена не знала: "живете? ходите?" — ходите?..

Нищий снова подумал:

— А как себя помню, так и хожу…

Лена помолчала, не зная, о чем еще опросить.

— Где же вы ночевать… — "предполагаете? собираетесь?"… — будете? Здесь?..

— Не-ет, здесь не будем… — со вздохом сказал старик. — Здесь сторожа не допустют, а то, бывает, деньги отберут… Ночевать — за Семеновским базаром, там будем ночевать…

Лена слышала уже, что нищие живут где-то за Семеновским базаром.

— Там вас не обижают?

— За Семеновским-то?.. — Нищий подумал, опершись на клюку. — Не-ет, там не обидют, кому ж там обидеть? Хоть я там и не был, да кому ж обидеть там-то?

— Ну да, там все… — "нищие? бедные?" — …бездомные… Они не станут обижать, — убежденно сказала Лена.

— Не станут? — переспросил старик. — Вот и я говорю… А здесь что ж, здесь, бывает, деньги отберут. Летось вот… Округ церкви пошли, — перебил он себя.

Из церкви повалила толпа, послышались звуки нарастающего пения, и на паперти в блестящих, отливающих при свете факелов облачениях показались попы и дьяконы, несшие в руках какие-то тяжелые и мерцающие предметы. Потом попов не стало видно из-за нахлынувшей на них людской черноты, а тяжелые и мерцающие предметы в волнах пения поплыли вокруг церкви. Через некоторое время они выплыли с другой стороны, снова видны стали на паперти попы в сверкающих облачениях, они еще попели и потолкались в притворе, и снова толпа повалила в церковь.

Некоторое время стояла удивительная тишина, или, может быть, так казалось. Нищий, опершись на палку, не возобновлял начатого рассказа, и Лена больше не спрашивала его. Она чувствовала себя как во сне и не могла определить, сколько времени длится ее сон.

Очнулась она тогда, когда раздался медный тяжелый удар, не в лад бренькнули тонкие колокола, снова наплыл еще более густой и тяжелый гул, залились, застонали, заакали медные, будто стеклянные горла, и звон, пахучий, теплый и торжественный, поплыл волнами над пестрой кишащей толпой, над кладбищем, над слободкой.

— Христос воскрес… — спокойно сказал нищий, замигав глазами, не крестясь.

— Воистину воскрес, — быстро прошептала Лена, удивленно и испуганно глядя на нищего.

Веселая, оживленная толпа гуще заполнила двор, но большинство еще оставалось в церкви: служба еще продолжалась.

— Христос воскресе, Леночка!..

Даша, выбившись из толпы, запыхавшись, поцеловала Лену в губы своими сочными, пахнущими молоком губами.

— Где он там, черт леший?.. — оглядывалась она на повара. — Иди ты, ради Христа, без тебя посвятят!.. Не дай бог, барыня вернутся…

Когда Лена с горы оглянулась на церковь, исходящую колокольным звоном, в темноте по всем направлениям двигались, как светлячки, желтые, красные, синие огоньки. Людей, несших огоньки, не было видно, но Лене казалось, что она видит их желтые, красные, синие ладони.

Она была сильно возбуждена; какое-то смутное решение вызревало в ней.

XXIV

— Даша, у тебя не найдется какого-нибудь старенького-старенького платья, совсем уже заношенного?

— Зачем вам, барышня?

— Да тут у знакомых одних будет спектакль, и мне нужно нищенку играть.

— Найдется… Хороших-то нету, а старенькое можно найти.

— Только, понимаешь, совсем уж негодное, чтобы совсем как у нищей. И ботинки — рваные-рваные… Только ты никому не говори. А то Лизу и Аду не принимают играть — они узнают, обидятся…

Кончились весенние экзамены, и семья Гиммеров только что перебралась на дачу. Совпало так, что Сережа как раз должен был ехать домой на каникулы. Лена под предлогом его проводов поехала в город, предупредив, что останется ночевать на городской квартире: поезд на Сучан отходил вечером. Дашину старенькую одежду Лена захватила с собой в саквояжике.

Она проявила исключительную предусмотрительность. Выйти из дома нужно было утром как можно раньше, чтобы не встретить на улице знакомых. Через парадный ход нельзя: швейцар узнает ее. Выйти можно черным ходом и быстро проскользнуть через двор. Она узнала, что калитка отворяется в пять часов, когда приходят молочницы.

Лена не спала всю ночь — от волнения и боясь проспать. Задремала перед рассветом, но тотчас же проснулась. Начало пятого. Так тепло и уютно в постели, что Лена подумала, уж не бросить ли эту страшную затею, выспаться и свежей приехать на дачу. Но какая-то внутренняя повелительная сила заставила ее поднять.

Она повернула выключатель и долго перед зеркалом примеряла Дашину одежду. Юбка, и кофта, и ватная телогрейка, большая на нее, с торчащими грязными клоками ваты, были достаточно рваные, засаленные и вымазанные углем — совсем как у нищенки. Ботинки со свернутыми каблуками, полопавшимся верхом и висящими пуговицами тоже вполне подходили; неплох был и платок. Но чулки, хотя и простые, были стираные и совсем целые, а главное — весь этот костюм не только не скрадывал, а подчеркивал ее совершенно не нищенское, нежное лицо с темными бровями и ресницами, и так странно выглядывали из грязных рукавов телогрейки маленькие, продолговатые ладошки.