Последний из праведников - [93]

Однако его ивритоязычный однополчанин после трогательных приветствий произнес перед Эрни целую речь:

— Сударь, слова бессильны выразить, как глубоко меня тронуло ваше предложение, ибо я чувствую, что оно сделано не только единоверцу, но и мне лично. Позвольте же заверить вас в моей искренней благодарности, но…

— Что еще за «но»? — прошептал Эрни, напуганный столь пышным вступлением больше, чем приближающейся канонадой.

— Но, учитывая, что, кроме вас, в этом батальоне я остаюсь единственным представителем Моисеева вероисповедания, мне представляется совершенно необходимым поступить так, чтобы у неевреев не сложилось впечатления, будто сыны Израилевы их покинули.

— Но в батальоне никого из французов не осталось! — закричал Эрни, окончательно выведенный из терпения.

— Остался я! — сказал второй ивритоязычный солдат. — Я живу во Франции с 1926 года и вот-вот получу французское подданство.

Эрни горько улыбнулся.

— Ладно, давайте получать его вместе. Вместе получим, вместе и подохнем, если вам так угодно. Предсмертную молитву знаете?

— Знаю, но…

— И я знаю, — прошептал Эрни.

— Не будьте пораженцем, — сказал второй ивритоязычный солдат. — Человек слабее мухи, но крепче железа. Завтра солдаты Вердена, Ватерлоо, Вальми, Рокура, Мариньяна…

Назавтра нацисты прорвались по всей линии Арденского фронта, бросив на него лавину танков.

В 429 пехотном полку личного состава осталось не больше, чем на роту, а французских офицеров и того меньше. Полк выбрал себе командный состав в лице трех ветеранов Интернациональной бригады. На торжественной церемонии каждый выпил по стакану водки. Второй ивритоязычный солдат снова привел Эрни в изумление: он поднимал свой тощий кулак выше всех, прямо к небу, и лицо его выражало крайнее довольство собой и ближними. Новоиспеченный командир испанец закончил свою мрачную речь, в которой слышалось давнее отчаяние, так:

— Компаньерос… товарищи… Среди вас есть гарибальдийцы, австрийские социалисты, немецкие коммунисты, испанские анархисты, евреи, беженцы со всей Европы. Много лет подряд мы отступаем. Мы катимся от границы к границе. Франция была последним оплотом, но сегодня предана и она. Французы, как стадо баранов, отходят к морю. Мы знаем, что такое предательство и с чем его едят. Товарищи бывшие коммунисты, присутствующие здесь, насытились им по горло, читая Молотовский пакт. Компаньерос, не для того я это говорю, чтобы возвращаться к старым распрям. Скоро я отдам концы, но пусть душа у меня будет легкая. Я хочу вам сказать только одно: нам некуда отступать, некуда эмигрировать. Франция была последним рубежом. Кто дрожит за свою шкуру — свободен. Остальным в порядке шутки я скажу, как говорят у нас в Каталонии: пока храбрец не умер, он живой. А тем, кто сражался за Республику, я напомню слова Долорес Ибаррури — Пассионарии… — И тут этого маленького мрачного человека с морщинистым, как ореховая скорлупа, лицом затрясло от смеха. — Ай, я-яй! Теперь эти слова и хи-хи-хи! — вся наша революционная стратегия тактика… Хо-хо-хо!

— Так что же она все таки сказала? — послышались недовольные голоса.

Маленький испанец, призвав на помощь всю свою серьезность, с трудом выговорил:

— Друзья мои, в Мадриде Пассионария нам сказала, что лучше жить на коленях… нет, не так… лучше жить стоя… опять не так… А! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! — убежденно вскричал он.

Пятьдесят человек единодушно подхватили этот призыв, а захмелевший от воодушевления второй ивритоязычный солдат заплакал на виду у всех.

Потом началось ожидание. Эрни лежал в канаве рядом со своей винтовкой и думал. Мысль о лагере в Гюре не переставала терзать его сердце, и он снова и снова удивлялся тому, что в этом мире нет здравого смысла…

… Дед скрепя сердце молчал, а потом приводил готовую цитату из Талмуда. Менее притязательный отец довольствовался легендами и сказками, которые он подбирал там и сям, как плоды, упавшие с могучего древа еврейской мудрости. И сейчас Эрни вспоминал иронические интонации господина Леви-отца… Его чуткие, нервные пальцы, так ловко орудовавшие иглой… его кроличью мордочку в очках…

— Послушайте, братья… — Маленький раввин из местечка объяснял совершенство всего земного. — Скажите на милость, зачем, я вас спрашиваю. Всевышнему, благословенно имя Его, зачем Ему было создавать плохое творение? Для того, ягнята мои, земля и круглая, чтобы солнце могло тихо-мирно вращаться вокруг нее. А солнце круглое, чтобы его лучи светили всему миру и, заметьте, без исключения, чтоб не обделить ни медведей на севере, ни негров на юге. А возьмите луну! Подумаешь, важность какая — луна! Так чтобы вы знали, что и луна, хоть она не всегда круглая, тоже совершенна! Послушайте же, братья…

— А лук? — спросил какой-то ребенок.

— Лук тоже, — ответил маленький раввин.

— А редиска с маслом? — спросил другой ребенок.

— И редиска с маслом. Но главное, заметьте, что после Него, благословенно Его имя, самое совершенное создание — человек! Человек, ягнята мои, человек…

— Рабби, а как же я? — выкрикнул маленький горбун.

Раввин быстро думал.

— Послушай, птенчик мой, сердце мое, — пробормотал он с едва уловимым упреком в голосе. — вот что: для горбуна ты самый совершенный горбун! Понимаешь?