Последний из праведников - [6]

Сын его, Ефраим Леви, получил религиозное воспитание в Манхейме, Карлсруэ, Тюбингене, Рейтлингене, Аугсбурге, Ратисбоне — словом, во всех городах, откуда с великим религиозным рвением изгоняли евреев. В Лейпциге его мать, загнанная как лошадь, наконец скончалась, он же в Лейпциге узнал любовь и женился.

Маркграф не отличался ни набожностью, ни скупостью, ни жестокосердием — ему просто не хватало денег. И он прибег к излюбленной забаве немецких князей, которая состояла в том, чтобы изгонять «нечестивых» и присваивать их добро. Молодой Ефраим бежал со своей новой семьей в Магдебург, откуда направился в Брауншвейг. Так вступил он на смертный путь Праведников: в Касселе его убили камнем.

Сказаний о нем нет. Авторы хроник словно избегали говорить о нем. Иехуда Бен Аредет посвятил ему строк восемь, не более. Но Шимон Реувени из Мантуи, мягкосердечный автор итальянских хроник, все же упоминает «вьющиеся кудри Ефраима Леви, его смеющиеся глаза и плавные, как у танцора, движения. Говорят, с того самого дня, когда он познал свою жену, он не переставал смеяться, несмотря ни на что. Поэтому люди прозвали его Соловьем Талмуда, что, пожалуй, свидетельствует об их недостаточном почтении к Праведнику».

Только эти строки и дают представление об обаятельной личности молодого Ефраима Леви, слишком счастливая любовь которого выглядит не достойной Ламедвавника. Даже его последние муки не смягчили еврейских историков, и они не упомянули дату его смерти.

Жизнь сына его, Ионатана, казалась людям более достойной одобрения. Бродячий торговец бусами, бисером и прочей стеклянной мелочью и одновременно пророк, он исходил всю Богемию и Моравию. Едва войдя в ворота гетто, он распаковывал товар, а покончив с торговлей, ставил короб у ног и заводил с прохожими беседы о Боге, об ангелах, о пришествии Мессии.

Рыжая растительность на его лице доходила до самых глаз, и, что еще неприятнее, голос поднимался до фальцета. Но, говорит хроника, «на каждое из наших страданий у него была припасена своя притча».

В те времена, по распоряжению папы Иннокентия III, все евреи Запада носили позорное платье. После пяти веков этого установления несчастные жертвы претерпели странное превращение: под колпаком, известным под названием pileum cornutum, простолюдинам чудились два маленьких рога, а на спине, в том месте, где кончается верхняя отрезная часть одежды, фантазия рисовала им хвост, и было общеизвестно, что на ногах у евреев — раздвоенные копыта. Те, кто раздевал покойников, удивлялись последнему колдовству, в силу которого их тела вновь приобретали человеческий вид. Но, как правило, к еврею, живому или мертвому, прикасались только концом палки.

В том долгом странствии, которое составило всю его жизнь, рабби Ионатан часто испытывал на себе и голод, и холод, и действие эдикта папы Иннокентия III. Каждая клеточка его тела помнила о них. Иехуда Бен Аредет пишет так: под конец у Праведника на теле живого места не осталось. В Полоцке, где он застрял на зиму 1552 года, ему пришлось расстаться со своим коробом. По счастливой случайности стало известно, что он один из Ламедвавников. Тут калеку окружили заботой, женили, приняли в иешиву великого Иехиэля Михеля, где одиннадцать лет пролетели для него, как один день.

Тогда Иван Грозный молниеносно захватил Полоцк.

Как известно, всех евреев утопили в Двине, кроме тех, кто во спасение свое целовал крест и давал себя окропить святой водой.

Царю захотелось выставить напоказ в Москве пару окропленных «дрожащих раввинчиков», и были приложены все старания, чтобы обратить рабби Иехиэля и рабби Ионатана. Поскольку из этого ничего не вышло, их привязали к хвосту монгольской лошадки, потом останки вздернули на дубовый сук, где уже висели два собачьих трупа, и в довершение всего к раскачивающимся на ветру обрубкам прикрепили вывеску: «четверо нечистых — два пса и два еврея — все одной веры».

Авторы хроник предпочитали заканчивать эту историю на лирической ноте. Так, Иехуда Бен Аредет, обычно очень сухой в своих описаниях, восклицает:

«О! Как пали герои…»

В среду 5 ноября 1611 года в главную синагогу города Вильно постучалась крепостная старуха. Звали ее Мария Коземеницкая. Была она христианкой, но воспитала еврейского ребенка. И, может быть, скромно закончила она, евреи соберут деньги, чтобы избавить его от рекрутского набора.

Под градом вопросов она сначала клялась всеми святыми, что зачала от бродячего торговца мелким стеклянным товаром, затем сказала, что подобрала ребенка у ворот старого гетто наутро после покорения Полоцка русскими, и, наконец, рассказала правду… Когда-то она служила кухаркой у раввина Ионатана, и его молодая жена своими руками отдала ей мальчика в тот момент, когда русские высаживали дверь. Ночью она бежала в родную деревню. Годы ее были немолодые, она растрогалась и оставила невинную душу у себя — вот и все. «И пусть меня простят», — вдруг расплакалась она.

— Вернись к себе в деревню, — сказал раввин, — и пришли к нам этого юношу. Если он обрезан по закону, мы заплатим за него.

Прошло два года.

Благоразумный раввин в свое время не сказал никому ни слова, с чем теперь и поздравлял себя.