Последний из праведников - [102]

— Особенно я, — убежденно сказал генеральный секретарь.

Эрни Леви ерзал на стуле, не зная, куда деться от стыда: эти загнанные существа сделали его высшим судьей, а он не мог найти слов, которые вернули бы им их достоинство, а его самого не возвысили бы из его ничтожества.

— Кто я такой, — сказал он, наконец, — чтобы мой взгляд смущал таких благородных старейшин, как вы? Если бы вы только знали…

— Слыхали? Старейшин! — воодушевленно закряхтел казначей, весь просияв. — Ой, эти Леви! Все на один лад!

— Мед и молоко под языком твоим!

— Если будешь толочь Леви пестом в ступе между крупою, кротость его не отделится от него. Старейшины! Боже мой… — тихо произнес председатель, все еще не осмеливаясь взглянуть на Эрни. — Дитя мое, дорогое мое дитя, вы видите, что мы остались в живых? Так это не одно чудо, а все четыре. Если бы не чудо, вы и следа не нашли бы от нашего дорогого Объединения. Ну, и что бы вы тогда делали?

— Действительно, что бы я тогда делал? — сказал Эрни, улыбаясь.

— Как это так…

— Не спрашивайте! Не задавайте вопросов Леви! — взвизгнул казначей. — Не мешайте ему идти своей дорогой: он ее знает сердцем. Помните, как у нас говорили? Не надо толкать пьяного — сам упадет. Не надо толкать Леви — сам вознесется, хи-хи-хи!

— Оставайтесь с нами, — сказал председатель, глядя в пол. — По правде говоря, комната эта — ничья. Когда-то тут было Объединение, потом мы из нее сделали себе убежище… Конечно, они могут прийти в любую минуту: завтра, сегодня — когда угодно, но пока они не пришли — это ваш дом. Ну, как, договорились? Значит, мы вас усыновили. Прекрасно! Замечательно! Лучше быть не может!

— Но я…

— А, — перебил казначей, — мы, наверно, слишком стары для вас, да? Конечно, не очень-то весело быть среди старых хрычей, я вас понимаю. Но, знаете, когда-то в Объединении бывали и молодые. Боже мой! Помню, был такой год, когда мы приняли двадцать семь членов в парижском районе! Трудно представить себе…

— А балы… — начал генеральный секретарь, но казначей не дал ему докончить.

— Ой, какие были балы! — взволнованно взвизгнул он. — Я хорошо помню балы на Новый год. Разве сейчас в это можно поверить? Мы их устраивали в Бельвиле: скромные семейные балы, не такие сумасшедшие, как в больших городах, скажем, в Варшаве или в Лодзи, или в Белостоке, или, не знаю где еще. Но как бы мало народу ни было, поскольку жителей Земиоцка знают и любят во всей еврейской Польше…

— Дурень ты старый, — сухо заметил председатель.

Казначей бросил на него гневный взгляд, но тут же поправился:

— Ой, извиняюсь, я хотел сказать, знали и любили во всей еврейской Польше. Потому что если верить рассказам, так там уже некого любить и некому любить…

Тут, наконец, председатель поднял голову. Щемящая тоска дрожала в его глазах.

— Ну, как, принимаете наше предложение?

— Для меня это… большое счастье.

Просеменив вокруг стола, председатель начал шелестеть бумагами у гостя за спиной. Позже Эрни заметил в стене шкафчик и в нем архив Объединения. Председатель вернулся к столу, положил на него черную папку со списками и, перелистывая их, начал тихонько делиться своими воспоминаниями:

— Понимаете, до войны я жил у сына. Чудная квартира с мастерской и с магазином готового платья. Так представьте себе, они меня оставили. Решили как-нибудь перебраться в неоккупированную зону. В молодости я перешел не одну границу, но больше я не хочу удирать, с меня хватит. Так я остался в их квартире. Пусть себе идут с миром. Консьержка сначала забрала машины, потом мебель, потом посуду, а потом и саму квартиру, но меня не выдала. Вот и остались старые книги, старые бумаги и я. Знаете, Бог забавляется. Нет, пожалуй, я сделал эту запись в 1938 году… Так и есть. Посмотрите: Мордехай Леви, Сена-и-Уаза, Монморанси, улица Приюта, дом 37. Значит, я вас записываю рядом? Прекрасно! Замечательно! Лучше быть не может!

— Только вам нужно поскорее нашить звезду, — вмешался обеспокоенный казначей.

— С удовольствием, — сказал Эрни.

2

Эрни поражался тому, что жители Марэ никогда не утрачивали своего тяготения к Богу. На крохотном островке среди потока смерти, который неизбежно должен был их поглотить, они продолжали страстно протягивать руки к небу и цепляться за него всей силой своего благочестия, мук и набожного отчаяния. Каждый день в сетях облавы оставался богатый улов: родители, друзья, соседи по площадке или по двору, живые существа из плоти и крови, с которыми только вчера еще вы разговаривали… Но маленькие синагоги на улицах Руа-де-Сисиль или Розье, или Паве не пустели. Четыре старика регулярно водили туда своего гостя, чтобы он участвовал в их пламенных молениях. Иногда у выхода их поджидали молодые люди с дубинками в руках, украшенные геральдическими лилиями; на губах у них блуждала утонченно-саркастическая улыбка.

— Теперь все время так, — охали старики, семеня под стенами домов. — Но мы же не можем пропустить молитву, хотя они как раз этого и хотят.

В перерывах между облавами на клейменых улочках в тупиках человеческого вивария продолжала шевелиться жизнь. Неизвестно почему, бывали бесплатные раздачи супа. В эти весенние дни 1943 года меченый желтыми звездами мелкий скот имел также право на бледное солнце, которое садилось за серые средневековые воды Марэ. Эрни нашел работу у меховщика, обладателя зеленой карты. Уже поговаривали о введении белых карт, однако ввели красные. Так искатели людей вылавливали свою добычу на приманку выживания.