Последний хозяин - [5]
В хаосе революционного и послереволюционного времени искать родственников оказалось весьма затруднительно. Посылаешь человеку письмо – оно идёт три месяца; ответа ждёшь полгода. Посылаешь второе – а человек расстрелян или в тюрьме. А чаще пропал без вести, и помощи не жди. Мыкались 5 лет; в итоге приткнулись в Кургане. Леониду уже 14 было, но школьную программу он догнал быстро. А в 1927 году его жизнь вновь сломалась: из-за неясного социального происхождения дорога в университет оказалась закрыта. Клеймо «бывшего» и «сына репрессированного» мать с него правдами и неправдами сняла. Но советской власти этого оказалось мало. Даже в армию Леонида не взяли, хотя он туда рвался. Пришлось талантливому юноше идти работать в городскую больницу: сначала простым санитаром, а потом фельдшером.
Неизвестно, как сложилась бы судьба Леонида Колядуцкого, но любовь спасла его. Встретил в больнице симпатичную медсестру и влюбился без памяти. Тем более что у Людмилы та же история, только хуже. Она была настоящая панночка известного польско-белорусского рода. В прежние времена брак с Колядуцким стал бы мезальянсом на грани допустимого. В новых реалиях союз и смена фамилии социальный статус «панночки» парадоксальным образом повышал. Поэтому ссыльные дядя и тётя Людмилы, у которых она жила (родители давно сгинули в огне революции и гражданской войны), прикрутили фитилёк польского гонора и благословили молодых. Бабка Тамара тоже радовалась, хотя и видела, что сын любит невестку больше, чем она его. Свадьбу сыграли в 1932 году, а в 1934 году появился на свет Мирослав, будущее светило отечественной медицины.
Светлых воспоминаний детства у Мирослава не имелось: их заслонял постоянный сосущий голод времён Великой Отечественной Войны. Отца забрали сразу; в 1941 году. На фронте отчаянно не хватало не только солдат и техники, но и медиков. В добровольно-принудительном порядке могли забрать и мать-медсестру, но её родственники оставались в статусе спецпереселенцев. Бабка Тамара стала совсем плоха. Видно, пожалели мальца; не стали обрекать на детдом. Отец Мирослава воевал справно; имел награды. Да толку-то? Как под обстрелом раненых выносить – фельдшер, вперёд! Среднее время жизни фельдшера в бою составляло 6 минут: по ним охотно стреляли немецкие снайперы. А как семье по карточкам продукты получать: вторая категория. На полноценное питание тогда и первой повышенной (семьи офицеров) не хватало. Семья Колядуцких с голоду не умирала, но явно недоедала. Спасались огородом; «панночка Людмила» вдруг оказалась весьма сноровиста с тяпкой.
Отец Мирослава погиб в 1943 году, когда его фронтовая жизнь стала налаживаться. На войне на происхождение и прочую идеологическую муть смотрели мало: можешь – делай. Медицинские знания и таланты Леонида Колядуцкого заметили в дивизионном госпитале. Он попал туда по ранению в 1942 году. Чуть оклемался и стал помогать. Когда военврачи от потока раненых с ног валятся и во время операции уснуть могут, фельдшер с навыками хирурга становится настоящей находкой. Увидев результаты, главврач рыкнул: «Не отпущу!» Медиков на фронте суеверно боялись. «Пуля – дура; осколок – идиот…». Окончание фронтовой пословицы приводить не буду: матерное. Задеть может любого: и генерала, и политрука. А на столе у хирурга погон и лампасов нет: все голые. Очутишься в лапах злого эскулапа, с кем давеча ругался, а тот подумает: спасать тебя или нет, а если спасать, то инвалидом какой группы станешь. А ещё у врачей в избытке универсальная фронтовая валюта: спирт. Потому главврач – полковник, а то и майор – безнаказанно орал на генералов. А уж оставить в госпитале полезного фельдшера в высоком звании старшего сержанта ему было проще простого.
Но даже главврач не мог повлиять на немецких лётчиков. На госпитале красный крест; мишень с высоты заметная. А зениток прикрытия ему не положено, потому как гуманитарные конвенции, то да сё. Только фашисту на все конвенции с высоты плевать. Ему отбомбиться надо, и не только по плану вылета. Фронтовой бомбардировщик тех лет мог с бомбами взлетать, но не садиться. Не дальняя авиация: бомбы крепятся не внутри фюзеляжа, а под крыльями или, что хуже, под брюхом. При посадке с нагрузкой носовые взрыватели бомб смотрят вниз. У прифронтового аэродрома взлётно-посадочная полоса не асфальтированная, а, как правило, грунтовая. Тряхнёт самолёт на кочке или ударит во взведённый взрыватель отскочивший от колёс мелкий камушек – тут аэродрому и каюк: от взрыва весь его многотонный боезапас детонирует. Посадка с нагрузкой означала трибунал. Впрочем, горе-лётчик до расстрела не дожил бы: у аэродромных зениток был приказ их
