Последний этаж - [2]

Одного втайне боялась Татьяна Сергеевна — одинокой старости и грядущих болезней. А их, болезней, редко кому приходится избежать. Детей, как она любила выражаться по-старомосковски, «не послал бог», мужа она схоронила пятнадцать лет назад, так и не сумев вырвать его из гибельных клещей белокровия. С тех пор театр для нее был всем: домом, семьей, защитой, радостью…

Сейчас, сидя перед зеркалом, она пыталась найти выражение глаз Анны Карениной, которая, впервые увидев Вронского при выходе из вагона поезда, вдруг, словно ее ударило током, остановилась и повернула голову. И в этот-то роковой миг взгляды Анны и Вронского встретились. Вот уже почти час Татьяна Сергеевна ищет этот взгляд, мучаясь, видя перед собой лицо старой женщины. Стараясь успокоить себя тем, что, устранив гримом морщины и придав лицу молодость, она сумеет выплеснуть из встрепенувшейся (пока еще только встрепенувшейся) души и страх, и радость новизны, и удивление… Вот уже двадцать лет она ищет перед зеркалом этот взгляд Анны, и несколько раз ей удавалось поймать его, но удержать надолго не было сил. Ускользал, мелел, таял… А как ей хотелось сыграть Анну в кино!.. И не у какого-нибудь молодого модного кинорежиссера, а у Константина Сергеева, которого она считала самым умнейшим из талантливых режиссеров и самым талантливым из умнейших и образованнейших представителей искусства.

Вот там-то, в кино, на каком-нибудь двадцатом или тридцатом дубле она нашла бы взгляд Анны, случайно встретившей в вагоне петербургского поезда красивого, статного офицера, который потом станет ее судьбой. Но теперь даже если и задумает кто-либо из режиссеров снять фильм по роману Льва Толстого — ее уже не пригласят. Да если и пригласят, то кроме душевной травмы из этого запоздалого соперничества с молодыми актрисами ничего не вынесешь. С возрастом нужно мириться. Нельзя ему сдаваться, но мириться нужно. Так мысленно рассуждала Татьяна Сергеевна, пока кто-то не постучал в дверь гримуборной.

— Войдите! — Голос ее был еще молод, с грудными перекатцами. Слушатели радио в спектаклях узнавали Лисогорову по первым же фразам ее роли.

В гримуборную вошел председатель месткома театра, высокий, рано начавший лысеть актер Леонид Бояринов. Как артист, удачей он не был особо отмечен, хотя ГИТИС окончил успешно и сразу же был зачислен в труппу первоклассного театра. Вот уже второй десяток лет он «трубит» на вторых и третьих ролях. Зато общественная жилка у него развита так, что на последнем профсоюзном перевыборном собрании его кандидатура в местком прошла единогласно. А это в театре что-то значило.

Татьяна Сергеевна бросила взгляд в зеркало и, поправив на плечах газовую косынку, встала.

— Слушаю тебя, Леонид Максимович.

— Здравствуйте, дорогая Татьяна Сергеевна! — подчеркнуто театрально поприветствовал актрису Бояринов.

— Здравствуй, голубчик! У тебя такой модный галстук!..

— Из штата Техас, где убили президента Соединенных Штатов Америки. Звучит? — Бояринов широко улыбался, приложив руку к сердцу. — Иногда подойду к зеркалу, вгляжусь в галстук, и мне кажется, что на нем проступают капельки крови.

Лицо Бояринова приняло выражение, словно он собирается поведать великую тайну. Закурив, он жестом пригласил Татьяну Сергеевну сесть и, дождавшись, когда она опустится в свое кресло перед зеркалом, склонился над ней.

— Татьяна Сергеевна, накануне юбилея месткому и литчасти театра пришла в голову озорная идея.

— Люблю озорство! Иначе жизнь становится пресной, как гороховый кисель, — Татьяна Сергеевна картинно чиркнула серебряной зажигалкой, изображающей пасть льва, закурила. — Какая же моя роль в этом задуманном озорстве?

— Мы решили… — Темные густые брови Бояринова сошлись у переносицы. — Мы решили, Татьяна Сергеевна, выпустить печатный альманах. К юбилею театра. В нем, как мы задумали, выступят ветераны театра, проработавшие в нашем коллективе не менее тридцати лет. Это — обязательно! Тридцать лет — и ни дня меньше. Таких мы в отделе кадров насчитали двадцать девять человек только из творческого состава артистов и режиссеров. А всего в театре ветеранов, если учесть весь штат, начиная от слесарей, билетеров и гардеробщиков, а также рабочих сцены — более ста человек. — Бояринов замолк, расхаживая по гримуборной, потом продолжил: — Каждый из ветеранов, неважно кто он: рабочий или народный артист, напишет исповедальную новеллу на тему: «Мой самый памятный день в нашем театре». Вот пусть каждый ветеран и пороется в сундучке своей памяти. Ведь у нас есть корифеи, которые работали с такими великанами в русском театральном искусстве, что дух захватывает. Как вы на это смотрите?

Облокотившись на подзеркальник, Татьяна Сергеевна пускала перед собой витые кольца дыма, не спуская глаз с Бояринова.

— А что?.. Это здорово!.. Может получиться интересная книжица. В музей театра пойдет. А как вы решили печатать ее: на машинке или в типографии?

— Вначале — на машинке, а потом — в типографии, уже договорились с Госкомиздатом и с издательством.

— И каков же объем каждой новеллы?

— Страниц семь-восемь на машинке. А уж вас-то, Татьяна Сергеевна, мы ограничивать не будем. Пишите хоть целый печатный лист. Татьяна Сергеевна встала, затужила сигарету.