Последний дон - [12]

– Растолкуй мне это, – попросил он Молли.

– Под контракт не подкопаешься. Твои персонажи принадлежат студии. Существует лишь одна зацепка. Закон об авторских правах гласит, что после твоей смерти все права на интеллектуальную собственность возвращаются к твоим наследникам.

И тут Вейл впервые улыбнулся.

– Вот оно, избавление!

– О каких суммах идет речь? – поинтересовалась Клавдия.

– Пять процентов с валовой прибыли, – ответила Молли, – если бы сделка была честной. Если студия снимет еще пять фильмов и те не провалятся, их прокат по всему миру принесет не меньше миллиарда, так что речь примерно о тридцати-сорока миллионах. – Она немного помолчала и добавила со скептичной усмешкой: – Если ты умрешь, я могла бы выторговать для твоих наследников гораздо более выгодные условия. Мы бы взяли студию за горло.

– В таком случае, – сказал Вейл, – позвони в “ЛоддСтоун” и договорись с ними о встрече. Я растолкую им, что, если меня не возьмут в долю, я покончу с собой.

– Тебе не поверят, – возразила Молли.

– Тогда я это сделаю.

– Прекрати говорить глупости, Эрнест, – дружелюбно промолвила Клавдия. – Тебе всего пятьдесят шесть лет. Слишком рано умирать из-за денег. Ради принципов, ради своей страны, из-за любви – еще куда ни шло, но только не ради денег.

– Я должен обеспечить будущее жены и детей.

– Бывшей жены, – напомнила Молли. – И вообще, побойся Бога! С тех пор как вы расстались, ты женился еще два раза.

– Я говорю о настоящей жене. О той, которая родила мне трех ребятишек.

Теперь Молли поняла, почему все в Голливуде терпеть не могут этого человека.

– Ты все равно не сумеешь добиться от киностудии того, чего хочешь, – заявила она. – Они знают, что ты с собой ничего не сделаешь, и не позволят, чтобы их шантажировал писатель. Будь ты Суперзвездой – другое дело. Или хотя бы Первоклассным режиссером. Но писатель – ни за что. В этом бизнесе ты – дерьмо. Прости, Клавдия.

– Нам с Эрнестом об этом известно, – откликнулась та. – Если бы все в этом городе не боялись до смерти чистого листка бумаги, от нас давным-давно избавились напрочь. Может, ты все-таки что-нибудь придумаешь?

Молли вздохнула и набрала номер Элая Марриона. Она обладала достаточным влиянием, чтобы пробиться к Бобби Бентсу, директору “ЛоддСтоун”.

Клавдия и Вейл с бокалами в руках сидели за столиком в баре “Поло”.

– Молли – крупная женщина, – задумчиво произнес Вейл. – Крупную женщину легче соблазнить. Да вдобавок в постели они гораздо приятнее мелких. Никогда не замечала?

Уже не в первый раз Клавдия ломала голову, почему она так привязана к этому человеку. Его мало кто воспринимает всерьез, но она любит книги Вейла, любит по-прежнему.

– Из тебя так и прет вздор, – отозвалась она.

– Я хочу сказать, что крупные женщины более ласковы. Могут принести тебе в постель завтрак, оказать всякие маленькие любезности. Словом, более женственны.

Клавдия пожала плечами, а Вейл продолжал:

– У крупных женщин доброе сердце. Как-то раз одна такая притащила меня ко мне же домой после вечеринки и не знала, что со мной делать. Она озиралась в спальне по сторонам точь-в-точь как моя мать на кухне, когда у нас в доме не оставалось еды, а она пыталась сообразить, как бы сварганить обед. Вот и эта гадала, как бы, черт возьми, извлечь удовольствие из того, что под рукой.

Некоторое время они молча потягивали свои напитки. Как всегда, Клавдия почувствовала теплоту к этому человеку, такому по-детски обезоруживающе искреннему.

– Знаешь, как мы подружились с Молли? Она защищала в суде одного парня, убившего свою подружку, и ей был нужен проникновенный диалог для заключительной речи. Я написала эту сцену, как для кино. Ее подзащитного признали виновным в непредумышленном убийстве. Потом я еще трижды писала текст для нее, пока она не покончила с этим.

– Ненавижу Голливуд! – бросил Вейл.

– Ты ненавидишь его лишь потому, что “ЛоддСтоун” обвела тебя вокруг пальца.

– Не только поэтому, – возразил Вейл. – Я смахиваю на одну из древних цивилизаций – вроде ацтеков, Китайской империи или американских индейцев, которые были раздавлены людьми, владевшими более передовой техникой. Я настоящий писатель. Я пишу книги, взывающие к разуму, а это – отсталая технология. Что я могу противопоставить кино? В его распоряжении – камеры, декорации, музыка и великолепные лица. Как же писатель может передать все эти образы одними словами? Кино сузило поле битвы. Ему не нужно покорять умы – только сердца.

– Пошел ты в задницу. Значит, я не писатель? Сценаристка уже не писатель? Ты говоришь это лишь потому, что сам слаб по этой части.

– Я вовсе не хочу унизить тебя, – похлопал ее по плечу Вейл. – И даже не собираюсь принизить кинематограф как вид искусства. Я лишь раскладываю все по полочкам.

– Тебе повезло, что мне нравятся твои книги. Неудивительно, что тебя недолюбливают.

– Нет, нет, – дружелюбно улыбнулся Вейл, – меня не недолюбливают, меня просто презирают. Но когда я умру и права на мою книгу перейдут к моим наследникам, тогда я завоюю уважение.

– Все шутишь?

– Да нет, я серьезно. Это весьма соблазнительная перспектива. Или самоубийство нынче считается политически некорректным?