Последний дом на Никчемной улице - [13]

Машина с урчанием пронзала опускавшуюся ночь. Я был счастлив. Повсюду царили тишина и покой – как в моей душе, так и снаружи. В такой безопасности себя могут чувствовать только дети; теперь мне это доподлинно известно. Меня, пожалуй, сморил сон, потому что пробуждение, неожиданное и резкое, было сродни подзатыльнику.

– Мы что, уже дома? – спросил я.

– Нет, – ответила Мамочка.

Я сонно поднял голову, посмотрел по сторонам и по лучам фар понял, что мы съехали с дороги и остановились на грязной обочине. Там не было ни других машин, ни людей. По ветровому стеклу елозили огромные листья папоротника, напоминавшие страусиные перья. За ними, источая запахи и издавая звуки, беседовали между собой деревья, в воздухе жужжали ночные насекомые.

– У нас что, сломалась машина? – спросил я.

Мамочка повернулась и посмотрела на меня.

– Выходи, Тедди.

– Что ты делаешь? – В голосе папы послышался страх, хотя тогда я этого еще не понимал. И знал лишь, что его тон внушал мне к нему отвращение.

– Ты спи, спи, – сказала Мамочка.

Затем обратилась ко мне и добавила:

– Давай, Тедди, прошу тебя.

Снаружи воздух казался твердым – будто по щеке провели влажной ваткой. В навалившейся тьме я почувствовал себя совсем маленьким. Но какая-то другая часть моего естества посчитала захватывающим оказаться ночью с Мамочкой в лесу. Она ничего не делала так, как остальные. Мамочка взяла меня за руку и повела прочь от машины, от света, под сень деревьев. Со стороны казалось, будто ее тусклое в ночи платье парит во мраке. Она напоминала морскую русалку, плывущую над океанским дном.

В лесу даже то, что было знакомо, выглядело странно. Несмолкаемая капель ночи превратилась в зябкую барабанную дробь тюремного каземата. Когда ветки деревьев издавали скрип, казалось, что это разминает свои чешуйчатые члены великан. Цеплявшиеся за рукава побеги превращались в костлявые пальцы, вполне возможно принадлежавшие существу, которое когда-то было мальчиком, но потом заблудилось в зеленом свете, да так и не вернулось. Я испугался и сжал Мамочкину руку. Она в ответ сжала мою.

– Сейчас, Тедди, я покажу тебе что-то очень важное.

Она говорила совершенно нормальным голосом, будто сообщала, с чем сегодня будут сэндвичи, и от этого мне стало лучше. Когда глаза привыкли к темноте, мне показалось, что весь этот полумрак пронизан каким-то сиянием, будто сам воздух пропитался светом.

Мы остановились под громадной пихтой.

– Здесь будет в самый раз, – сказала она.

За поскрипывавшими на ветру деревьями я по-прежнему видел слабые отблески наших фар.

– Сегодня я купила тебе кошечку, – сказала Мамочка.

Я кивнул.

– Она тебе понравилась?

– Да.

– Очень?

– Больше даже, чем… чем мороженое, – прозвучал мой ответ.

Я не знал, как объяснить ей то, что чувствовал к крохотной деревянной кошечке.

– А чего ты хочешь больше – ее или чтобы папа нашел себе работу? – спросила она. – Отвечай. Только правду.

Я немного подумал и прошептал:

– Ее.

– Ты помнишь ту больную раком девочку, за которой я ухаживаю в больнице? Чего ты хочешь больше – чтобы она поправилась или твою кошечку?

– Чтобы поправилась девочка.

Только так и никак иначе. В противном случае я был бы самым противным и подлым мальчишкой.

Она положила мне на плечо холодную руку и сказала:

– Не ври.

В горле возникло ощущение, будто туда натыкали кучу ножей. Я один-единственный раз кивнул головой и ответил:

– Я больше хочу кошечку.

– Хорошо, – промолвила она, – ты честный мальчик. Теперь доставай ее из кармана и клади на землю, вот сюда.

Я осторожно положил кошечку на заросли мха у подножия дерева. Мне было невыносимо расстаться с ней даже на минуту.

– Теперь возвращаемся к машине и едем домой, – сказала Мамочка и протянула мне руку.

Я хотел было поднять Оливию, но Мамочкины пальцы обвили мою руку не хуже наручников.

– Нет, – возразила она, – она останется здесь.

– Но почему? – прошептал я.

Мне подумалось, как холодно и одиноко будет ей в этой тьме, как ее намочит дождь, как она будет гнить, как белки будут грызть ее прекрасную головку.

– Это урок, – сказала Мамочка, – потом будешь меня благодарить. В этой жизни все лишь репетиция перед потерями. Но знают об этом только те, кто умен.

Она потащила меня обратно через лес к машине. Мир представлял собой черный морок. Я плакал так, что еще немного, и мое сердце разорвалось бы на части.

– Я хочу, чтобы ты почувствовал, какая нужна сила отказаться от того, что любишь. Разве ты не чувствуешь, что стал после этого сильнее?

Когда колючие звезды фар стали ближе, я услышал, как хлопнула дверца машины. От отца пахло потом и – как мне тогда казалось – сливовым пудингом. Он крепко прижал меня к себе.

– Куда вы ходили? – спросил он Мамочку. – Что происходит? Он плачет!

Папа повернул мое лицо в одну сторону, затем в другую, дабы увидеть, нет ли на нем ушибов и ран.

– Нечего устраивать истерики, – сказала Мамочка, и в ее голосе опять пробилась медсестра, – мы хотели найти сову. Они здесь как раз гнездятся. Потом Тедди уронил этот брелок для ключей в виде кошечки, и в темноте мы не смогли его найти. Отсюда и ручьи слез.

– Ах ты мой малыш, – произнес Папочка, – подумаешь, велика беда!