Последний долг - [5]

Али

Человек должен делать то, что ему следует делать. При этом кто-то может и пострадать, по главной основой решений всегда должны быть законность и целенаправленность.

Сегодня утром в городе была первая публичная казнь. Разумеется, я не хочу сказать, что мрачное зрелище смерти — что-то невиданное в этих краях. Вовсе нет. Преступников, приговоренных к повешению, всегда вешали. Убийства здесь тоже бывали. Преступные шайки нередко расправлялись со своими изменниками и вешали их на деревьях. Но никогда за всю памятную старикам историю этой страны и, уж конечно, ни разу с начала войны не собиралось толпы посмотреть, как за сведение личных счетов будет публично расстрелян военнослужащий.

То, что случилось две недели назад, — обычная история любви и ревности. Однако она внесла в атмосферу страх и тревогу — чувства, с которыми я стараюсь бороться с тех пор, как вступил в должность.

За прошлый год город привык к частым воздушным налетам и нападениям симбийских партизан, от которых эту часть штата еще предстоит очистить. В начале войны по всей стране были обнародованы инструкции по гражданской обороне. Поэтому люди теперь знают, что делать во время воздушной тревоги, когда надают бомбы и зенитная артиллерия бьет по самолетам противника. Люди ищут убежища в подвале, под деревом, у подножия стены, под кроватью — всюду, где можно найти хоть какое-нибудь укрытие. В течение нескольких дней после налета свобода передвижения ограничена. Люди теперь ко всему привыкли и различают на слух автоматы мятежников и федеральных войск. И все же сами звуки стрельбы всегда признак опасности. Поэтому, когда две недели назад послышалась одинокая очередь из автомата федерального образца, мгновенно пронесся безумный слух, что противник в городе, и люди по раздумывая повсеместно поддались панике. Страх. Простой древний страх. Ибо даже когда стало известно, что случившееся — результат обычной любовной распри, люди некоторое время старались не выходить из домов в уверенности, что стрельба даже в спокойное время среди дня — дурное предзнаменование, особенно если она уносит хотя бы одну беззащитную жизнь.

Дело было простое и мелкое, и военный трибунал менее чем за неделю составил о нем суждение — не отличавшееся от того, какое жители города составили для себя, — и вынес свой приговор. Убийца ничуть не раскаивался в содеянном, он так смело, спокойно и красочно поведал свою историю трибуналу, так смаковал каждую незначительную подробность, словно был счастлив, что у него есть возможность высказаться.

Короче говоря, рядовой и сержант ухаживали за одной и той же девушкой. Или, вернее, у рядового была девушка, а сержант постарался ее отбить. Так уж водится. Рядовой быстро понял, что звание дает сержанту бесспорное преимущество. Он молча переживал неудачу, пока злоба не одержала в нем верх над рассудком. Он разузнал, когда сержант отправится на свидание. И в тот ужасный день, увидев, что «лендроувер» выезжает из гаража, солдат взял заряженный автомат и неспешно направился к дому девушки.

Когда он пришел туда, «лендроувер» стоял перед домом. Солдат не спешил. Он взял автомат наизготовку, сильным ударом ноги распахнул дверь. В гостиной никого не было, и он направился в спальню. Там, как бы проснувшись от дремы, на кровати лежала девушка во всей наготе бесстыдства. На спинке соседнего стула висели ремень и рубашка защитного цвета. Девушка вскрикнула, приподнялась и хотела прикрыться. Но автомат был на взводе, и она это знала. Она назвала солдата по имени и умоляла ее выслушать. Но одного взгляда на ее развратную позу было достаточно, чтобы понять, что здесь происходит, и он решил положить конец мерзости. Его злость нашла только одно слово: «шлюха». Он прищурился, стиснул зубы, нажал на спуск — и та-та-та-та-та! Девушка корчилась несколько секунд и рухнула на окровавленные простыни.

В это мгновение из уборной, поддерживая незастегнутые штаны, в спальню вбежал сержант.

— Что?.. — вскрикнул он и оцепенел, и челюсть его отвисла.

Рядовой нацелил ствол сержанту в живот и перевел автомат на длинную очередь.

— Суле, что ты наделал? — От страха и изумления глаза сержанта были широко раскрыты.

Но прищуренные глаза рядового горели безумной решимостью. Он не сказал ни слова.

— Отдай автомат! — закричал сержант и протянул руку. — Приказываю тебе, сейчас же отдай автомат!

Рядовой медленно и решительно покачал головой, не сводя с сержанта безумных, но настороженных глаз, и так же медленно и решительно начал надавливать на спуск. Он задышал чаще, и капельки пота выступили у него на лбу.

— Отдай автомат, говорю тебе!

Глаза и ствол были направлены на сержанта. Глядя солдату в глаза, с протянутой правой рукой, сержант осторожно шагнул вперед. Солдат отступил на шаг, ствол автомата по-прежнему был направлен сержанту в живот.

— Отдай автомат!

Внезапным рывком сержант схватил автомат за ствол и отвел его от своего живота. В этот миг рядовой надавил на спуск, автомат разразился нескончаемой очередью, а соперники начали бой за оружие. При этом сержанту мешали сваливавшиеся штаны, а рядовому содействовали гнев и юность. Автомат продолжал яростно палить неизвестно куда, пока рядовой не заехал коленом сержанту в пах. Сержант дико взвыл и выпустил ствол из рук. Тотчас же рядовой направил огонь в лицо сопернику и превратил его в кровавое месиво. Сержант вскинул руки и рухнул на пол. Рядовой поставил автомат на предохранитель и бросил его на пол. Он стоял над убитым и тяжело дышал от усталости и возбуждения. Он не раскаивался и ничего не боялся. Он слишком много раз был лицом к лицу со смертью, и еще один ее вид не мог его испугать. Кроме того, он давно знал, что успокоится только тогда, когда прикончит сержанта: он слишком долго терпел, а терпению всегда приходит конец. Задыхаясь от ненависти, он наградил сержанта словом «ублюдок» и с размаху пнул недвижную руку, оказавшуюся под его ногой. Он отер пот со лба. Не спеша — ибо прекрасно знал, что его ждет, — он поднял с пола свой автомат и пошел сдаваться. Стрельба продолжалась достаточно долго, и военная полиция успела поднять тревогу, окружить дом и арестовать несопротивлявшегося убийцу.