Последний долг - [12]

Кажется, теперь эта погоня — за мной. Прошли месяцы, и началась охота за ведьмами. И вот сегодня я в Идду, столице штата, арестованный по обвинению в «сотрудничестве с мятежниками-оккупантами». Гм-гм-гм! Обвинение кажется мне смешным. Но видит бог, что тут не до смеха.

И я снова спрашиваю себя, преступно ли, что я поддался вполне оправданному движению души, что поверил в человечное заявление федеральных властей и спас жизнь, находившуюся в опасности? Если судьи скажут — преступно, значит, это преступно. Но тогда помоги им, боже! Помоги и мне. Потому что, даже рискуя утратить жизнь и сделать вдовой жену и сиротой сына — а только мысль об их любви и преданности спасает меня в этом ужасном месте, — я собираюсь настаивать на справедливости моего поступка и постыдности обвинения.

Я умру только в борьбе. Стой прямо, говорю я себе, и прими судьбу, как мужчина. Только этим я и держусь.

Слушание вот-вот начнется. Сегодня они вызывают сразу троих. Кажется, они решили ускорить дело. Чтобы возиться день или несколько дней с одним человеком, надо слишком много времени и терпения. Ибо им следует запастись терпением для таких людей, как я, которые не боятся. Если кто-то подходит к тебе и говорит, что ты сделал что-то, чего — видит бог — ты не делал, ты скажешь нет столько раз, сколько он повторит свое обвинение. — Ты это сделал! — Нет! — Нет, сделал! — Нет, не сделал! — Сделал! — Не сделал! — Нет, да! — Нет, нет! — Да! — Нет! — И пусть на это уйдет целая вечность. Вовсе не потому, что я не уважаю закон, правительство и тому подобное. Никто ни в чем никогда меня не обвинял. Бог свидетель, я ли не законопослушный гражданин! Я никогда не брал ничего, что мне не принадлежит. Никогда не ходил к чужим женам. И в резиновом деле — клянусь богом! — всегда изо всех сил старался следовать правительственным инструкциям и никогда ничего не подмешивал в млечный сок. Прямота, искренность, честность — вот к чему я стремился всю жизнь. По крайней мере я старался как мог. Не могу сказать, что безгрешен, но я старался как мог. Потому, когда кто-то тычет в меня неправым перстом, ему чересчур не по нутру моя улыбка, мое к нему обращение: честнейший сын божий. Нет, чтобы я покорился, меня надо убить. Вовсе не потому, что я не уважаю закон и его представителей. Потому, что я против неправды, против несправедливости. Да, им следует запастись терпением для таких людей, как я…

Меня и моих товарищей по заключению привезли на разбирательство в «черной Марии». Здесь нас посадили на скамью под конвоем двух вооруженных солдат и полицейского, у которого даже нельзя попросить сигарету. Как и каждый день, сегодня народу много. Мы превратились в некое зрелище. Наверно, если бы установить плату за вход, люди охотно давали бы деньги. По кажется, власти считают излишним брать деньги за показ предателя, который сам ничего не стоит.

Вскоре появились председатель и члены комиссии по разбирательству, и весь зал — и мы трое — встал в знак уважения. Они поднялись на сцену к своим местам — шестеро, включая майора Белло. Они долго усаживались и шептались. Улыбались и хмурились. Удивлялись и хохотали. Затем они стали передавать друг другу бумаги и тыкать в них пальцами. Они изрядно поговорили — один бог знает о чем. Ничего не имею против. Держись до конца как мужчина! Мою решимость ничем не поколебать. Я знаю, они очень большие люди, я допускаю, что все они очень честные, очень умные и благородные, люди, которых незачем отвлекать на возню с деревенщиной вроде меня. И здесь они обладают возможностью показать, какие они. Вот он, случай доказать, что они были правы, три года назад надев на меня оковы. Возможность объяснить миру, почему простой плантатор из захолустья, мало чем отличающийся от наемных собирателей млечного сока, был внезапно оторван от семьи и брошен в тюрьму, обвинен в сотрудничестве с мятежниками, тогда как он всего-навсего спас жизнь мальчишке, который годится ему в сыновья. Я верю, что среди многих бумаг на столе перед ними есть и те, в которых написана правда. Им же надо прийти к тому или другому решению, дать ответ на большой вопрос. Или, будучи умными людьми, они докажут свою правоту, или же окажутся на высоте своей честности и благородства и тогда разоблачат беззаконие и вернут меня туда, откуда забрали.

Шепот, шепот со всех сторон. На сцене, где заседает всемогущая комиссия, и в зале, в толпе, собравшейся поглядеть на нашу игру. Не знаю, о чем думают мои товарищи по несчастью. От меня слева совсем молодой человек, надо полагать, лет двадцати пяти. Я не вполне понимаю, откуда они взяли, что он с кем-то сотрудничал. Я знаю, что с тех пор, как началось дело, его вызывали на заседания раз или два, но мне немногое удалось понять. И сам он не говорит ничего, что могло бы дать ключ к пониманию. Это довольно беспокойный молодой человек. Кажется, он ходил в университет, и в голове его много книжной премудрости. В редких случаях, когда ему давали возможность высказаться, он всего лишь выкрикивал лозунги и большие слова, которые для меня лишены смысла. Может быть, он из тех беспокойных образованных молодых людей, которые постоянно о чем-нибудь пишут в газетах. Так и есть. Он говорил о газетных статьях и тому подобном. Но при этом он так спешил, что слова его не наполнялись смыслом. Я боюсь за него — он может здесь встать и начать обвинять всех на свете, и только сделает хуже себе. Или он может здесь, как в тюрьме, разразиться лозунгами и большими словами или даже будет доказывать, что он умнее судей, доведет их до бешенства и лишит того терпения и справедливости, какие у них еще сохранились. Говоря, он сам приходит в сильное возбуждение — это здесь не слишком ему поможет.