Последний дар любви - [27]

«Он сказал: «Мне кажется, великий князь не выглядит хорошо, уж слишком он бледный», – писала в своем дневнике королева. Характеристика, данная лордом, безусловно, была с подтекстом. Подразумевалось, что Англии нужен более здоровый принц-консорт, который бы сумел дать здоровое потомство.

Виктория в свои двадцать лет уже знала, о чем может королева писать в своем дневнике, а о чем нет. Поэтому в Лету канула суть ее беседы с лордом Мельбурном. А между тем тот очень осторожно намекнул на некую государственную тайну России, которая стала ему известна. Тайна касалась происхождения Александра Николаевича, а также и его отца и деда. Лишь некоторые, самые осведомленные лица в России знали, что Павел – не сын императора Петра Федоровича Третьего. Его отцом открыто называли фаворита императрицы Екатерины Великой Сергея Салтыкова. Но это было бы полбеды! Вероятно, что Павел – не сын также и Екатерины! Ребенок ее и Салтыкова родился мертвым, и тогда императрица Елизавета, не желая допустить гибели династии, подложила в императорскую колыбель первого попавшегося в ту же ночь ребенка. Простолюдина, чуть ли не чухонца из деревеньки Котлы, все жители которой были в ту же ночь вывезены в Камчатку, а сама деревня стерта с лица земли.

Александр, конечно, об этом не знал, но понял, что все кончено. Пора уезжать.

И его корабль отплыл.

Он очень печалился, покидая Англию. Когда английский берег растаял в тумане, Александр не сдержал слез. Верный Юрье€вич плакал вместе с ним. Александр шептал, что никогда не забудет Викторию. Признался, что, прощаясь, поцеловал королеву.

– Это был самый счастливый и самый грустный момент моей жизни, – сказал он.

На прощанье Александр подарил королеве Виктории кавказскую овчарку Казбека. Виктория очень полюбила ее и не расставалась с ней даже после замужества.

Бог весть, поверила ли она в чухонца. Но, так или иначе, Дарья Христофоровна добилась своего!

Ей бы торжествовать… Однако княгиней овладела тоска. Предательство, совершенное по отношению к обожаемому принцу, выжгло последние всплески юности в ее сердце. Она вполне излечилась от своего безумия и не желала о нем вспоминать – прежде всего из-за предательства.

Загладить его княгиня Ливен попытается несколько лет спустя, но это ей не удастся: не потому что Александр не простил ей темных, ревнивых слухов о нем – он об этом в жизни не узнает! – а просто, что Николай Павлович не спустит ей ослушания. И это сведет его в могилу до срока…

Глава 17 Мария – снова и навсегда!

Александр уезжал из Англии с сердцем не столько разбитым, сколько надтреснутым: в нем осталось еще влюбленность в принцессу Марию Гессенскую, чтобы попытаться забыть Викторию. Однако согласие родителей все еще не было получено. Неужели и эта его любовь обречена?

Он вернулся в Россию, и чуть ли не первой женщиной, которая встретилась ему во дворце, стала… Ольга Калиновская.

Свидетельницей свидания нечаянно оказалась Варвара Шебеко, Вава, в некотором роде – преемница Дарьи Христофоровны на ее шпионском посту. В ней моментально ожили прежние наблюдательские инстинкты – так оживает и бьет копытом старая полковая кляча при звуке трубы – и уже вечером она умудрилась попасться на глаза императору и принять на свое лицо столь озабоченное выражение, что Николай Павлович понял: что-то неладно.

Вава сообщила ему, что встреча цесаревича с бывшей возлюбленной произошла так, словно эта возлюбленная – не бывшая, а действующая и полностью сердцем цесаревича владеющая.

«Ах, какой пассаж, какой реприманд неожиданный!» – процитировал сам себе император из «Ревизора». Он обожал эту пьесу. Гоголь прекрасно знал, что, если бы не император, который прочел комедию в рукописи и одобрил ее, если бы не его заступничество, пьесу не поставили бы. Уже находились люди, хлопотавшие о запрещении ее. Николай Павлович не только сам был на премьере, но велел и министрам смотреть «Ревизора». Во время представления он хлопал и много смеялся, а, выходя из ложи, сказал: «Ну, пьеска! Всем досталось, а мне – более всех!»

Очень много реплик запали ему в память. Так, глядя на свою очаровательную жену, которая, словно роза среди невинных полевых цветов, красовалась среди великих княжон, своих дочерей, он мысленно усмехался: «А маменька тоже не дурна!» Или, развязывая скромный изящный шарф на шейке одной из своих любовниц, он порой игриво бормотал: «Как бы я желал быть вашим платочком, чтобы обнимать вашу лилейную шейку!» Дело в том, что врачи запретили императору супружеские отношения с женой, однако от «первого кавалера империи» ухода в монахи никто не требовал и не мог потребовать… единственное, чего он не допускал, это и самого малого проявления неуважения к своей «маленькой птичке»… даже то, что его истинная любовь, Варенька Нелидова, жила во фрейлинских комнатах в самом Зимнем дворце – ах, как сурово осуждалось это старшим сыном Николая Павловича. Между прочим, он отлично знал, что цензоры выбросили слова про лилейную шейку, в сценическом варианте фраза звучала коротко: «Как бы я желал быть вашим платочком!» Но с цензорами Николай – главный цензор империи – спорить не стал, хотя втихомолку, в расстройстве чувств называл их цепными собаками. Ну и много других цитаток, запали ему в память и часто возникали в уме или даже срывались с языка.