Последний час рыцарей - [17]

Ясным погожим днем в начале осени Мехмед II смог вернуться в свою столицу — Адрианополь.

В конце октября в городе объявился некий венгр по имени Урбан. Он посетил султанский дворец, утверждая, что может построить пушку, способную пробить крепостные стены Константинополя. Поначалу придворные смеялись над ним и отмахивались от него. Но в то же время они опасались своего непостижимого султана. Один из дворцовых слуг, боясь, что султан обезглавит его, узнав, что была упущена такая возможность, решил, что по крайней мере не будет ничего плохого в том, чтобы объявить о присутствии Урбана. Мехмед приказал немедленно привести к нему этого человека.

Турсун ввел к султану Урбана. Лицо посетителя обросло густой курчавой рыжевато-бурой бородой. Венгр нес под мышкой охапку свитков. Он занял, как было указано, свое место на турецком коврике и один за другим развернул свитки, разложив их перед султаном.

Турсун не мог разобраться в диком переплетении линий, начерченных на листах. В любом случае он не особенно интересовался орудием, которое, как утверждалось, могло пробить стену Константинополя, считавшуюся самой прочной во всем Средиземноморье — столь крепкой, что даже Аллах не мог бы сокрушить ее.

На самом деле для Турсуна гораздо больше значило то, что этот венгр, перед тем как приехать в Адрианополь, приходил предложить свои услуги во дворце в Константинополе. Там ему отказали наотрез.

И все же, взглянув на Мехмеда, сидящего на своем низком кресле, Турсун почувствовал в нем что-то необычное.

Молодой султан слушал, не произнося ни слова. Его взгляд был прикован к чертежам, развернутым на полу перед ним. С того дня он взял Урбана под свое покровительство. Мехмед обещал заплатить ему втрое больше того, что Урбан просил у византийского императора.

С этого момента появился один-единственный человек, которому было позволено входить к султану без доклада. И этим человеком стал не великий визирь Халиль-паша, даже не собственный сын султана Баязид, но этот христианин с длинными волосами и нечесаной бородой.

Вскоре поведение султана изменилось. Даже в дневное время он казался словно одержимым, так что сам Турсун немного опасался приближаться к нему. Прежде уже случалось, что Мехмед уходил в свои мысли, но никогда — так надолго. По ночам Турсун слышал из соседней комнаты, как он вертится и мечется в постели, не в силах заснуть. Молодой султан больше не пил и, казалось, потерял всякий интерес к любовным утехам.

До сих пор бывало так, что Турсун чувствовал жар его страстного взгляда, когда он кланялся, извиняясь, перед тем как выйти из комнаты, но теперь казалось, что красивого пажа больше не существует. Хотя обычно Мехмед тщательно заботился о своем туалете и платье, в эти дни он часто забывал даже подровнять бороду. Его когда-то прекрасные миндалевидные глаза теперь свирепо смотрели из-под запавших век. Пажи и рабы шарахались от него. Только Турсун, сохраняя свои обычные сдержанные манеры, оставался подле Мехмеда II. Он начинал понимать. Его молодой господин наконец нашел способ воплотить свою давнюю мечту.

Теперь султан часто выходил на улицы переодетый простым солдатом. Сопровождаемый Турсуном, также одетым как солдат, и черным рабом, который славился своей физической силой, он выскальзывал на улицы Адрианополя в ночной тишине и направлялся к гарнизону, где стояли его солдаты. Если какой-нибудь солдат, попадавшийся ему навстречу, узнавал его и пытался приветствовать его должным образом, раб немедленно убивал его.

Как-то раз после полуночи Турсун услышал, что султан зовет его из спальни, приказывая немедленно призвать великого визиря. Халиль-паша появился вскоре вместе с черным рабом, посланным за ним. То, что его вызвали в такой необычный час, заставило придворного подозревать, что пришел неминуемый день расплаты. Он вошел в покои султана, неся серебряный поднос, нагруженный золотыми монетами, многие из которых упали на пол, когда визирь перешагивал через порог. Турсун кинулся поднимать их.

Мехмед в ночном одеянии сидел на кровати. Пожилой великий визирь опустился перед ним на колени, коснувшись лбом пола. Он подвинул поднос с золотом вперед, словно подношение.

— Что это значит, учитель?

Когда Мехмед ненадолго занял трон в возрасте двенадцати лет, его отец Мурад приказал ему считать Халиля-пашу своим учителем и прислушиваться к его советам. С того времени и до сегодняшних дней, когда он стал неоспоримым правителем империи, Мехмед продолжал именовать Халиля почетным титулом «лала» — «наставник».

— Мой господин, — ответил великий визирь, — есть обычай: когда правитель призывает своего высокопоставленного приближенного глубокой ночью, тот не может прийти с пустыми руками. Я всего лишь следую этой традиции, но, говоря откровенно, то, что я принес, принадлежит не мне, а тебе.

— Мне нужно не это. Ты можешь дать мне нечто куда более ценное. Есть одна вещь, и только одна, которую я хочу получить от тебя. Этот город. Я хочу этот город.

Стоя в стороне, Турсун видел, как побледнело и окаменело лицо великого визиря. Лицо же Мехмеда оставалось безмятежным, как гладь спокойного озера. Мехмед II не произнес слова «Константинополь», но это было и не нужно. Выбор слов дал ясно понять Халилю-паше, что решимость султана — нечто из ряда вон выходящее.