Последний бой - [36]

Он не помнил, как ударился об пол. Не помнил, как его подняли.

Он помнил только, как пришел в себя и огляделся. Он лежал раздетый на подушках в небольшой освещенной солнцем комнате, накрытый тонкой шелковой простыней.

Чиун стоял рядом и, когда Римо открыл глаза, склонился к нему. Осторожно, но энергично он стал снимать бинты.

– Повязки наложил доктор, – сказал Римо.

– Твой доктор – дурак. Мышцам не поможешь стягиванием. Покой – да, но ничего сковывающего движения. Мы поставим тебя на ноги скоро. Мы... – Но голос его прервался, когда он, сняв бинты, увидел правое плечо Римо.

– О, Римо! – только и сказал он с болью в голосе. Молча снял повязку с левого плеча и снова повторил: – О, Римо!

– Удар по ноге еще лучше, – сказал Римо. – Ты сам увидишь.

Он помолчал.

– Чиун, откуда ты знал, что я приеду сюда?

– То есть?

– Когда ты прощался со Смитом, то сказал, что я приеду сюда.

Чиун пожал плечами и стал снимать бинты с правого бедра Римо.

– Об этом написано. Предначертано.

– Где написано? – спросил Римо.

– Где, где... На стене мужского туалета в аэропорту Питтсбурга! – зло сказал Чиун. – В книгах Синанджу, естественно, – добавил он.

– И что же там говорится?

Чиун снял бинты. На этот раз он промолчал.

– Плохо дело?

– Я видел и хуже, – сказал Чиун. – Но не у оставшихся в живых...

Он взял со столика, стоявшего у постели Римо, миску.

– Выпей это.

Приподняв голову, Римо поднес миску к губам. Жидкость была теплой и почти безвкусной, лишь слегка солоноватой.

– Ну и гадость! Что это?

– Отвар водорослей, который тебе поможет.

Чиун помог Римо опустить голову на подушку. Тот чувствовал себя усталым.

– Чиун?

– Да, сын мой.

– Ты знаешь, кто это сделал?

– Да, сын мой сын, знаю.

– Он скоро будет здесь, папочка, – сказал Римо. Веки его отяжелели. Казалось, что говорил не он, а кто-то другой.

– Я знаю, сын мой.

– Он может напасть и на тебя, папочка.

– Спи, Римо. Спи и выздоравливай.

Римо закрыл глаза и стал медленно проваливаться куда-то. До него донесся голос Чиуна:

– Спи и выздоравливай, сын мой...

И последние слова:

– Выздоравливай как можно скорее.

Глава тринадцатая

И вот настал тот день, когда пришлось Мастеру Синанджу идти по деревне, где ему когда-то все оказывали почет и уважение.

Словно гири были ноги его, и тяжело было у него на сердце, потому что знал он, насколько беспомощен и беззащитен его молодой ученик, приехавший из-за океана, и потому что знал он: дьявольская, злая сила, жаждущая погибели его ученика, скоро появится среди скал Синанджу.

И Мастеру Синанджу некогда было беседовать с глупцами. Когда на его пути встречались люди, желавшие поговорить о его молодом ученике, о его ковыляющей походке и немощи, присущей только старикам, Мастер нетерпеливо прогонял их с дороги, словно собака гусей. Однако он не причинил вреда никому из них, ибо издавна, с возникновения письменности было известно, что Мастер не должен и не может поднимать руку на жителя своей деревни.

И именно по этой причине Мастер испытывал столь сильную душевную боль. Ибо тот, кто придет за жизнью его молодого ученика, был из деревни Синанджу и даже из рода Мастера, и Мастер не ведал, как он сможет нарушить старинный обет и убить того, кто заслужил смерть.

И, бредя одиноко по дороге, Мастер думал, что его оскорбленный и беззащитный, словно младенец, ученик будет убит. И Чиун, Мастер Синанджу, не сможет защитить его из-за данной им клятвы не поднимать руку на жителя своей деревни.

Глава четырнадцатая

Председатель Ким Ир Сен сидел за простым деревянным столом в своем кабинете в здании Верховного народного собрания, когда вошел его секретарь.

Это был молодой капитан артиллерии. Вместо костюма из грубого полотна цвета хаки, который обычно носили правительственные чиновники, на нем была военная форма из габардина. Это было не принято, но Ким Ир Сен никогда не делал ему замечаний, так как это был очень хороший секретарь.

Коммунисты приходят и уходят. Военная форма тоже меняется. Даже почести не вечны. Но хорошие секретари нужны всегда.

Однажды, много лет назад, когда Ким Ир Сен захватил власть, его обвинили в правом уклонизме. Но он объяснил своим, как он считал, проникновенным голосом, что все революционеры после прихода к власти становятся консерваторами.

– Радикализм хорош для революций, – сказал он, – а консерватизм – это как раз то, что выводит по утрам грузовики из гаража.

Тогда он продемонстрировал свой неугасающий революционный пыл, бросив оскорбителя в тюрьму на две недели. Когда того освободили, Ким Ир Сен вызвал его к себе.

Человек этот, мелкий провинциальный чиновник, стоял перед Ким Иром униженный и подавленный.

– Теперь ты знаешь, что нельзя обо всем судить по внешним признакам, – произнес Ким Ир. – Тебе легко будет запомнить этот урок, потому что ты остался жив. Другим повезло меньше.

Поэтому Ким Ир Сен оценивал своего секретаря в соответствии с его секретарскими способностями, а не с точки зрения внешних приличий. И точно так же Ким Ир Сен собирался оценить человека, которого секретарь ввел в кабинет, не по росту, одежде или речам, а по внутреннему огню, светившемуся в его глазах и придававшему убедительность его словам.