Последний бой майора Петтигрю - [34]

— Решение за вами, милые дамы, — сказал он, одергивая пиджак и готовясь уходить. — Я не вижу, почему бы вам не дать мне восстановить ружье и позволить взглянуть на него одному из богатейших в Штатах оружейных коллекционеров во время званой охоты.

Он уже видел мысленным взором охоту: остальные поздравляют его, а он скромно отрицает, что подбил больше всех дичи за день. «Может быть, собака по ошибке принесла мне вашего дикого селезня, лорд Дагенхэм», — скажет он, а Дагенхэм согласится с ним, хотя и будет знать, что селезень пал, попав под мушки превосходного «черчилля» майора Петтигрю.

— Как вы думаете, он платит наличными? — вернула его Джемайма с небес на землю.

— Думаю, он будет так ослеплен блеском происходящего, что даст за ружья любые деньги — в наличных ли, в золотых ли слитках. Или нет. Не буду ничего обещать.

— Давайте попробуем, — сказала Марджори. — Мне бы хотелось получить максимальные деньги. Я хочу поехать в круиз зимой.

— Не торопись принимать решение, Марджори. Теперь он играл: рисковал уже выигранным призом ради дрожи азарта.

— Нет-нет, забери ружье, осмотри его и проверь, не надо ли его отправить в ремонт, — заявила Марджори. — Не стоит терять времени.

— Оно в обувном шкафу вместе с крикетными битами, — сказала Джемайма. — Сейчас сбегаю.

Майор утешился, подумав, что в общем и целом сказал правду. Он покажет ружья Фергюсону, пусть даже и не собирается их продавать. Более того — стоит ли проявлять щепетильность с людьми, хранящими хорошее охотничье ружье в обувном шкафу? Он решил, что поступает так же, как если бы спасал щенка у злобного старьевщика.

— Вот оно, — Джемайма протянула ему сверток. Он принял его и опустил стволом в пол.

— Спасибо, — сказал майор, словно ему вручили подарок. — Большое спасибо.

Глава 8

Всего лишь чашка чая и беседа. Ставя стул так, чтобы с него открывался вид на верхнюю полку шкафа, где стоял фарфор, майор проклинал себя за стародевичью суетливость. Он твердо вознамерился не волноваться из-за визита миссис Али. По телефону она в самой что ни на есть прямолинейной манере спросила, найдется ли у него в воскресенье время, чтобы обсудить только что прочитанного ею Киплинга. По воскресеньям магазин не работал, и майор понял, что племянник позволяет ей отлучиться на пару часов. Он столь же непринужденно ответил, что ничем не занят в воскресенье и с удовольствием угостит ее чаем. Она ответила, что придет к четырем, если ему это удобно.

Разумеется, на носике белого фарфорового чайника немедленно обнаружился омерзительный скол, а внутри поселился налет. Майор осознал, что носик пострадал уже давно, но он закрывал глаза на недостатки чайника, чтобы не покупать новый. Двадцать лет назад они с Нэнси потратили больше года, чтобы найти простой белый чайник, который бы хорошо держал тепло и не расплескивал чай. Он прикинул, не найти ли за оставшиеся несколько дней новый, но бесполезно было пытаться что-либо найти на бесконечных полках магазинов «дизайна интерьера». Можно себе представить: чайники с невидимыми ручками, с птичьими свистками, украшенные изображениями пляшущих девушек и изящными, но неудобными ручками. Он решил, что вместо этого подаст чай в серебряном сервизе, оставшемся от матери.

Рядом с серебряным чайником — добротное гладкое брюшко, крышка обрамлена тонким узором из листьев аканта — чайные чашки смотрелись, словно пузатые унылые крестьяне. Майор задумался, не стоит ли достать лучший фарфор, но понял, что не сможет сохранять непринужденность, если в руках у него окажется поднос со старинными чашками с золотой каемочкой. И тут он вспомнил о чашках Нэнси. Их было всего две — Нэнси купила их на блошином рынке перед их свадьбой. Она обожала эти огромные бело-синие чашки в форме опрокинутых колокольчиков с блюдцами, по размерам больше похожими на суповые тарелки: их изготовили еще в те времена, когда люди переливали чай в блюдца. Нэнси купила их задешево, потому что они были не совсем одинаковыми и к ним не было ни чайника, ни сахарницы, ни молочника.

Как-то раз она приготовила ему чай, просто чай, и поставила эти чашки на сосновый столик, который стоял у окна в ее комнате. Его мундир и хорошие манеры убедили квартирную хозяйку в том, что он джентльмен, и она позволяла ему навещать Нэнси и засиживаться до темноты. Они занимались любовью в потоках полуденного света и, когда хозяйка нарочито скрипела половицами за дверью, прыскали со смеху в покрывало. Но в тот день в комнате царил идеальный порядок, книги и рисунки, обычно валявшиеся кучами, были аккуратно расставлены по местам, и Нэнси, забрав волосы в гладкий хвост, приготовила им чаю в прелестных просвечивающих чашках — старый фарфор удерживал тепло и заставлял дешевый чай светиться янтарным светом. Торжественно-медленно, чтобы не пролить, она наливала ему молоко. Он поднял чашку и вдруг совершенно ясно понял — и осознание это, вопреки предположениям, не испугало его — настал момент попросить ее выйти за него замуж.

Чашки задрожали в его руках. Майор наклонился и осторожно поставил их на буфет. Нэнси относилась к ним без трепета, иногда подавала в них бланманже. Она бы ни в коем случае не стала требовать, чтобы с ними обращались как с ценностью. И все же, доставая блюдца, он пожалел, что не может спросить у нее разрешения.