Последний бой - [36]

А Дуйсенбай, не подозревая даже, какая буря страстей кипит в душе старухи, какую коварную ловушку она ему готовит, говорил спокойно, неторопливо:

— Без покровительства им, само собой, придется трудно. Но я ведь не отказываюсь. Турумбет говорил вам, тетушка Гульбике, что я подарил ему две делянки пахотной земли?

Это был смертельный удар! Зверь понюхал приманку и ушел в тот момент, когда капкан готов был защелкнуться. Перед глазами Гульбике поплыла корова, текинский ковер, телка. Проплыли и растворились в тумане... Конечно, после этих слов ничего уже не попросишь... Разве что... Отчего же — тоже пригодится!

— Дай вам бог здоровья, Дуйсенбай-ага! Вы добрый человек. Не знаю, как уж вас и благодарить... Земля! Такое богатство! Жаль только сеять нечего — нет у нас зерна.

— Зерно у вас будет. Отборное, — легко пошел на приманку Дуйсенбай, и Гульбике пожалела: продешевила ведь, ей-богу, продешевила! Но поздно — назад не вернешь.

Дуйсенбай еще о чем-то разговаривал с Турумбетом, задавал вопросы Джумагуль, но Гульбике уже ничего не слышала, не различала: сознание непоправимости потери терзало ее.

После ухода гостя это вызвало у Гульбике приступ неукротимой злости.

— Что-то, смотрю, жена твоя только чаи попивает, — кольнула она Турумбета, когда Джумагуль на минуту куда-то скрылась. — На меня, наверно, работу свалить хочет.

Турумбет отмахнулся:

— Вот тебе невестка, делай с ней что хочешь. Хочешь — садись ей на шею, хочешь — запрягай в плуг. Все в твоей власти. А меня не тронь! — и вышел.

Когда Джумагуль вернулась, Гульбике скептически осмотрела ее с ног до головы, сказала:

— Есть поговорка: пусть подол у снохи не будет пустым. Понимаешь?

Джумагуль стыдливо потупилась:

— Понимаю.

— Нет. Это значит, что ты должна скорей родить сына. Говорят, у твоей матери не было сыновей?.. Нет? Ну, если и ты по той же дороге пойдешь, добра не жди!

На языке у Джумагуль вертелись резкие слова. Сдержалась, пересилила себя: невестка не имеет права возражать, невестка не имеет права говорить, думать. Невестка имеет право молчать и терпеть.

— На вот, делом займись, — бросила ей Гульбике веретено. — Сколько дней в доме, а еще мотка не сделала!

Старуха растянулась на кошме и, все чем-то недовольная, угрюмо смотрела оттуда на Джумагуль. Смотрела, как ловко мелькают над веретеном ее руки, как вздымается и опадает грудь, как выкатывается из-под ресниц крупная слеза...

9

Жара. Если внимательно присмотреться, видно, как, вздымаясь струйками, колышется разогретый воздух. Развесистые карагачи стоят — не шелохнутся. Все живое спряталось в тень, скрылось в нору, ушло под воду. Даже собаки, высунув язык, изнемогают, задыхаются. Оставив гнезда, забились в чащу молодого гребенщика лесные птицы и там, раскрыв, как спелые семечки, клювы, растопырив крылья, захлебываются. Коровы цепочкой вытянулись вдоль стен. Короткая тень прикрывает животных. Но все равно бока у них влажные и колышутся, как кузнечные мехи. Что уж тут говорить об ослах — того и гляди задымятся.

Аул словно вымер — человека не увидишь на улице. В юртах тоже не бог весть какая прохлада, но все же полегче, можно дышать. Особенно, если устроить сквозняк: поднять циновку, занавешивающую дверь, открыть заднюю часть юрты.

Турумбет так и сделал и теперь, упершись волосатыми ногами в решетку основы, лежал, отдувался. Обмахиваясь широкими рукавами, точно веером, металась на полу старуха. И лишь на Джумагуль жара будто не действует: сидит, прядет хлопок. Но это только со стороны так кажется — не действует. А присмотреться: платье — хоть выжимай, со лба — струйки пота, руки мокрые. Но ничего — работает. Как переступила порог этого дома — работает.

Иногда Джумагуль пытается вспомнить, что произошло за эти три недели. Бывали гости — самое светлое воспоминание, варила обед, убирала юрту, на шыгыршыке выжимала масло из хлопковых зерен, пряла, мыла, чистила, толкла. С утра до вечера. Каждый день. Одно и то же. Поздним вечером, измотанная, опустошенная, падала на постель. Ночью ей снился огромный шыгыршык, куда вместо хлопковых зерен бросали ее, Джумагуль.

Но хуже всего было то, что, заполучив невестку, старуха разом бросила все прежние дела, нашла себе новое занятие. Она не ходила больше по аулу, чтобы раздобыть еще одну тыкву или незаметно сорвать подсолнух. Теперь Гульбике сидела в юрте и неотступно следила за невесткой: что делает, как варит, сколько кладет, когда ест. Заметив, что невестка смолола на ручной мельнице все зерно, которое было в доме, Гульбике ненадолго уходила к соседям и возвращалась с новой порцией. Джумагуль превращалась в безмолвного ишака, впряженного в большую мельницу. И главное — этому не видно было конца...

Человек всемогущ. Он способен сворачивать горы и, если нужно, лоханью вычерпать море. Силы и терпение его беспредельны. Но — осторожно! — не дайте понять человеку, что горы не имеют границ, а море бездонно и работе его не будет конца. Иначе силы покинут его, и не сможет он сдвинуть не только что горы — жалкий валун и, беспомощный, замрет перед лужей.

Но никуда не денешься — нужно молоть, нужно отжимать хлопковые зерна, нужно вертеть веретено. И Джумагуль прядет. От бесконечных однообразных движений ломит руки, едкий пот стекает в глаза, застилая их зыбкими разноцветными кругами. Несмотря на жару, временами по телу прокатывается знобкая леденящая волна. — «Может, заболела?» — спрашивает Джумагуль и от этой мысли испытывает какое-то горькое облегчение, будто воедино смешались жалость к себе с ожесточением против себя самой... Нужно вертеть веретено!.. А если заболеет, разве кто сжалится над ней, приласкает? Мама... Как она там одна? Хоть какую бы весточку подала... Проклятая свекруха. Уставилась — глаз не спускает. Вертеть веретено... А Турумбет? Где он ходит целыми днями, чем занимается? Конечно, жена не может об этом спросить, не имеет права, но рассказал бы сам... Молчит. И ее ни о чем не спросит — будто чужая. Отчего так кружится голова? И руки дрожат. Неужели заболела?.. Хорошо, что Турумбет сегодня дома. Узнать бы, почему. Может, хотел с женой побыть?.. А жаль, нельзя ей встретиться с Бибигуль, — не пускает. И Бибигуль, наверное, тоже. Поговорить бы с ней — на душе полегчало б, а то... Вертеть, вертеть веретено!..