Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера - [20]

«У молодых людей был свой клуб, и приезд образованного человека был хорошим поводом собраться. В честь Биньямина устроили вечер вопросов и ответов. Бумажки с записанными на них вопросами положили в коробку, а он должен был их вынимать и отвечать. Одна девушка спросила, верит ли он в Провидение, и вместо того, чтобы сказать несколько слов, он рассуждал целый час. Оказалось, что в Бога он не верит, но зато верит в предопределение. Если кто-то на ужин съел лук, то произошло это потому, что он должен был съесть лук на ужин. Так было решено миллион лет назад…

…Он говорил слишком долго, но слушатели не потеряли интереса к теме, и последовала бурная дискуссия.

…Мы-то думали, что все эти разговоры о предопределении скоро утихнут, уступив место реальным проблемам. Тем более что и сам Биньямин сказал, что это явление невозможно постичь логически. В предопределение можно верить или не верить. Но почему-то наши молодые люди приняли этот вопрос близко к сердцу. Бывало, мы устраиваем собрание, посвященное правам на Палестину или образованию, а вместо этого все обсуждаем фатализм. А тут еще местная библиотека приобрела роман Лермонтова «Герой нашего времени» в переводе на идиш о фаталисте Печорине…»

* * *

Чувствуя равное притяжение к обоим мирам — светскому и религиозному, — юноша в равной степени чувствовал себя чужаком как в том, так и в другом, и трудно сказать, как бы он жил в Билгорае, если бы не местный часовщик Тодрус. Обладатель большой библиотеки, человек образованный, Тодрус пригласил внука покойного раввина давать уроки иврита своей 16-летней дочери. Разумеется, Иче-Герц втайне влюбился в свою ученицу, но так и не решился признаться ей в этом, опасаясь, что такое признание может закрыть перед ним двери единственного дома в Билгорае, в котором он себя чувствовал по-настоящему уютно.

Домашняя библиотека Тодруса позволяла ему значительно расширить свой кругозор. Художественная литература в этой библиотеке соседствовала с философской, и именно у Тодруса Зингер впервые прочитал труды входившего во все большую моду Зигмунда Фрейда и «Капитал» Карла Маркса.

Если первый действительно произвел на него сильное впечатление, хотя многие идеи Фрейда и показались ему откровенно заимствованными из каббалы, то Маркс оттолкнул от себя своей казуистикой, полной оторванностью своих идей от жизни, непониманием подлинной природы человека, превращающих все его учение в опасную утопию.

Разочаровали юного Зингера и произведения чрезвычайно популярных в те годы Томаса Манна и Ромена Роллана. После их прочтения он окончательно утвердился в мысли, что таких крупных художников, какими были Гоголь, Толстой, Достоевский и Чехов, в мировой литературе после них так и не появилось.

Но еще большее разочарование принесло ему знакомство с современной еврейской литературой.

Тодрус выписывал множество литературных журналов и газет на идиш и иврите, выходивших в самых различных странах, и все они тем или иным путем добирались до его дома. Однако, по мнению будущего писателя, подавляющая часть еврейских писателей того времени «были ужасающе примитивны и провинциальны». Два этих эпитета — «примитивная» и «провинциальная» — были для него, по-видимому, принципиальны, так как он снова и снова повторяет их в самых разных своих книгах. Причем если в идишской поэзии 1910-1920-х годов, по его мнению, еще были интересные фигуры, то в прозе ситуация была совсем удручающей. Ни один современный идишский писатель, по его мнению, так и не сумел даже приблизиться к тому проникновению в «диалектику души», до которого поднимались в своих книгах великие русские писатели. Даже у считавшихся классиками Менделя-Мойхера Сфорима, Шолом-Алейхема и Ицхока-Лейбуша Переца, а также у лучшего, по мнению многих, еврейского писателя того времени Шалома Аша, характеры героев, на взгляд Иче-Герца, были «плоскими» и однообразными, а сюжетам их книг не хватало широты и общечеловеческого звучания.

Размышляя над причинами столь бедственного положения еврейской прозы, Иче-Герц нашел объяснение этому в целом ряде взаимосвязанных причин.

Первая из них, по его мнению, заключалась в том, что секулярная еврейская литература начала развиваться чрезвычайно поздно и за спиной еврейских писателей попросту не было той литературной культуры, которая уже сформировалась в XIX веке в русской, английской, немецкой и французской литературе.

Но самым большим злом для еврейской литературы Зингер уже в те годы считал чрезмерную заидеологизированность еврейских писателей, их почти повальное увлечение социалистическими идеями и — как следствие — категорический отказ от того культурного багажа, который накопил еврейский народ за тысячелетия своей истории. Все, что было связано с еврейской культурой и традицией, с их точки зрения, было достойно в лучшем случае осмеяния; религиозная литература, продолжавшая оказывать огромное влияние на мироощущение и сам образ мышления большинства евреев того времени, должна была быть как можно скорее списана на свалку истории.

Но, отказываясь от всего этого, еврейские писатели обедняли и язык, и жанровый диапазон своих произведений. К примеру, жанр исторического романа и в литературе на идиш, и в нарождающейся литературе на иврите отсутствовал начисто. А ведь то, какие возможности таит в себе этот жанр, можно было понять хотя бы по «Войне и миру» Толстого!