Я не сомневалась. Первые дни в Америке я часто вспоминала повесть английского фантаста Герберта Уэллса – про машину времени. Мне казалось, что я села в такую машину вместо самолета и попала, по крайней мере, на десять лет вперед. Эта страна была молода, и я сама стала в ней моложе. Все тут было новое, хромированное, блестящее. Все двигались быстрее, быстрее говорили и соображали.
Вдруг мне открылся смысл выражений «Новый» и «Старый» Свет. Я была из Старого Света, но хотела принадлежать к Новому, хотела вдохнуть этот воздух, хотела жить на этих скоростях. Мне осталось только пожалеть о том, что я не уехала в Америку раньше. Но я не жалела.
В Америке мне не нравилось только одно – расовая сегрегация. Во Франции темнокожие не были ущемлены в правах. А тут меня коробили таблички на дверях туалетов, над рядами сидений в автобусах и поездах: «Только для белых»…
Я сказала об этом Карлу, и он покровительственно похлопал меня по плечу:
– Вам есть за что бороться, бойцовая курочка! Напишите об этом своей матушке, пусть она убедится, что и у нас тут не все хорошо.
Но письма, которые присылала мать, только утверждали меня в правильности принятого решения. Она писала, что мир рассыпается вокруг нее как карточный домик, что люди, которых она знала и любила, умирают. Умер великий князь Дмитрий, ушел из жизни Жозе Мария Серт, умерла Вера Ломбарди.
«Не понимаю, с чего бы им всем умирать? Я говорила им, чтобы они были умеренны в еде и страстях, больше спали, больше гуляли. Они меня не слушались, и вот результат».
Кажется, мать была уверена в том, что ее друзья умирают просто ей назло. Но ведь не у каждого человека есть такой запас энергии!
«А я, знаешь, решила не умирать. Не позволю этому «новому взгляду» пережить себя. Ты заметила, в нем проявилось все, что мне так ненавистно было еще до той, первой войны? Опять корсеты, пружины, поддерживающие грудь, китовый ус, расширяющий юбку, осиные талии, крахмальные нижние юбки. Скажи, неужели в Америке носят такое? Как же они садятся в автомобиль? Совершают прогулки? Знаешь, недавно в одном отеле я чуть не уселась на колени к такой моднице – сидя, она точь-в-точь напоминала кресло, а я была без очков. Если ты все-таки выйдешь замуж за этого еврея, то сшей себе приличное подвенечное платье. Я оплачу его. Шей только у Баленсиаги – он единственный человек, который понимает, что нужно живой женщине, а не фарфоровой кукле. Мне не нравятся его костюмы с прямым свободным жакетом, туникой или рыбацкой курткой, но его вечерние платья прелестны – струящиеся ткани, пояса из кожи или деревянных трубочек, атласные банты лавиной… Из нас всех Баленсиага – единственный подлинный кутюрье. Он один способен кроить ткань, моделировать ее и шить из нее платье своими руками. Мы же не более чем рисовальщики… Жаль, что на вашей свадьбе не будет никого из твоих родственников, словно ты совсем одинока на этой земле. Быть может, кто-то из твоих друзей живет в Америке?»
Я обещала матери сшить платье от Баленсиаги и описывала ей, что носят в Америке. Умалчивала я лишь о собственном гардеробе – я открыла для себя джинсы, белые блузки, похожие на мужские сорочки, и виниловые плащи для дождливой погоды.
А на регистрацию нашего с Карлом брака я отправилась в сатиновом платье в цветочек, из которого можно было бы сшить парашют.
Я была беременна близнецами.
