Последний барьер - [71]

— Должна же быть какая-то причина, — с легким недоумением произнес Октобер.

— Видите ли, я ведь брался за эту работу совсем не ради денег и принять от вас такую сумму не могу. Больше того, когда я вернусь в Австралию, вышлю вам все, что осталось от первых десяти тысяч.

— Нет, — запротестовал он. — Эти деньги вы заработали. Они ваши. Они нужны вашей семье.

— На свою семью я заработаю продажей лошадей.

Он загасил сигару о дно пепельницы.

— Одного не могу понять: как вы смогли так долго проработать конюхом, если зависимость от кого-либо претит вам до абсурда? Вы говорите, деньги тут ни при чем. Что же вами двигало?

Я чуть повернулся в кресле. Синяки все еще давали о себе знать. На ум пришел каламбур, и я с едва заметной улыбкой ответил:

— Наверное, желание взять последний барьер.

Дверь открылась, и в кабинет неторопливой походкой вошел Бекетт. Я поднялся, памятуя о его вялом рукопожатии при нашей первой встрече. Мягко пожав мою руку, он отпустил ее.

— Давно мы с вами не виделись, мистер Рок.

— Больше трех месяцев, — согласился я.

— Вы сделали все, что от вас требовалось. Я покачал головой и улыбнулся.

Боюсь, напоследок я едва не сошел с дистанции.

Он окинул меня долгим, изучающим взглядом.

— Садитесь, — сказал он. — Извините, что заставил вас ждать. Вижу, вас здесь не обижали.

— Нет, все в порядке, спасибо.

Я сел, а он обошел вокруг стола и осторожно опустился в свое кресло.

— Я получил ваш отчет только в воскресенье утром, когда вернулся в Лондон из Беркшира, — начал он. — Ваше письмо шло два дня, его доставили в пятницу. Я немедленно связался с Эдвардом в Слоу и выяснил, что ему недавно звонили из полицейского участка в Клеверинге. Тогда я сам позвонил прямо в Клеверинг. Добрую половику воскресенья я занимался переговорами с высшими чинами разного калибра, чтобы поскорее вас вызволить, и наконец в понедельник утром в кабинете Главного прокурора было решено снять с вас все обвинения.

— Большое вам спасибо, — искренне поблагодарил я.

Он помолчал, внимательно глядя на меня.

— Для вашего освобождения вы сделали больше, чем Эдвард или я. Мы только подтвердили ваши слова — через пару дней вас отпустили бы так или иначе. Оказалось, полиция Клеверинга уже провела тщательное расследование в конюшенной конторе и выяснила, что все ваши показания подтверждаются фактами. Они также допросили доктора, вызванного к Элинор, и саму Элинор, нашли сарай с огнеметом и запросили у вашего стряпчего в Австралии краткую информацию о контракте, заключенном между вами и Эдвардом. К тому времени, когда я связался с ними, они фактически уже поверили в ваши показания и пришли к выводу, что вы действительно убили Эдамса, спасая собственную жизнь.

Их доктор, который осматривал вас, сказал им сразу: травмы на вашей правой руке таковы, что, придись этот удар по голове, он раскроил бы вам череп. Удар, по его мнению, пришелся вдоль внутренней стороны руки, а не поперек ее, поэтому сильно пострадали мышцы и кровеносные сосуды, а перелома костей не было. И еще он сказал им, что четверть часа спустя вы вполне могли бы вести мотоцикл, если очень этого хотели.

— По правде говоря, — заметил я, — мне казалось, что они не слушают ни одного моего слова.

Он хмыкнул.

— Я беседовал с одним из представителей уголовной полиции, который допрашивал вас в четверг вечером. Поначалу, сказал он, у них не было и капли сомнений, что вы — убийца, да и выглядели вы соответственно. По его словам, вы наплели им с три короба, и они засыпали вас вопросами, чтобы уличить во лжи. Они считали, это окажется проще простого. Но, наверное, было бы легче прорыть ногтями дыру в скале — так он мне сказал. Кончилось тем, что, к собственному удивлению, почти все они вам поверили.

— Жаль, что мне они об этом не сказали, — вздохнул я.

Бекетт взглянул на часы.

— Вы куда-нибудь торопитесь?

— Нет. — Я покачал головой.

— Отлично. Я о многом хочу с вами поговорить. Может быть, вместе пообедаем?

— С удовольствием.

Вот и чудесно. Теперь о вашем отчете. Из внутреннего нагрудного кармана он вытащил несколько мелко исписанных страниц и протянул их мне. — Снимите, пожалуйста, абзац, где вы просите о подкреплении и добавьте описание операции с огнеметом. Ладно? Вот стол, кресло. Садитесь и работайте. Когда кончите, мы все отдадим на машинку.

Когда я закончил с отчетом, Бекетт рассказал мне, какому наказанию подвергнутся Хамбер, Касс и Джуд Уилсон, а также Супи Тарлтон и его друг Льюис Гринфилд. Потом он взглянул на часы и решил, что нам пора обедать. Он отвел меня в свой клуб, и мы съели бифштекс, почки и грибной пирог, который я выбрал потому, что мог свободно управиться с ним одной вилкой. Бекетт это заметил.

— Рука еще болит?

— Уже не так, как раньше.

Он кивнул и больше к этой теме не возвращался. Зато рассказал мне о визите, который нанес вчера престарелому дядюшке Эдамса, доживавшему свой век в роскошной холостяцкой квартире на Пикадилли.

— Вот что рассказал мне этот дядюшка. Поль Эдамс был из тех детей, каких от исправительной колонии спасает только богатство родителей. Из школы в Итоне его отчислили за подделку каких-то бумаг, а из его следующей школы — за то, что был неисправимым картежником. Он попадал в одну переделку за другой, но родителям каждый раз удавалось откупиться. Как-то врач-психиатр сказал им, что их сын никогда не изменится, разве что в пожилом возрасте. А он был единственным ребенком. Представляю, какая это для них была трагедия. Отец умер, когда Эдамсу было двадцать пять, а мать все билась за сына, старалась оградить его от какой-нибудь непоправимой катастрофы. Примерно пять лет назад ей пришлось заплатить целое состояние, чтобы замять очередной скандал. Насколько я понял, Эдамс безо всякой причины сломал какому-то юноше руку. После этого мать пригрозила, что, если он посмеет выкинуть еще какую-нибудь штуку, она упрячет его в сумасшедший дом. А несколько дней спустя она выпала из окна своей спальни и разбилась. Дядя, ее брат, говорит, что всегда считал: из окна ее выбросил Эдамс.